Ожидая его звонка, Наташа не спеша прогуливалась между украшенными к Рождеству витринами бутиков и старалась не вспоминать о навалившихся проблемах, но это у нее плохо получалось. С Виленом явно творилось что-то экстраординарное. Обычно спокойный, с вечно снисходительной ухмылкой, сейчас он стал полной своей противоположностью.

Все началось с того чванного, «только для близких друзей» воскресного обеда у Анны Павловны. Этот странный боливиец, неприятно кичившийся своим накачанным торсом, был представлен им обоим как сын сподвижников Сальвадора Альенде, знавших его лично и чуть ли не вместе с ним защищавших президентский дворец во время ночного штурма. Он свободно говорил по-английски, но, когда Наташа перешла на его родной язык, Кондори сделал две или три ошибки, которые мог заметить только родившийся и выросший в Южной Америке человек. Она не была создана для игры в покер и, будь боливиец не так увлечен Виленом, он смог бы заметить удивление, промелькнувшее на ее лице. Впрочем, почувствовав флюиды зарождающейся похоти, источаемые ее мужем, она нашла предлог и вместе с Анной Павловной переместилась к другой компании, оживленно обсуждавшей последние европейские сплетни. Это было ошибкой, и она корила себя за это. Первой ласточкой раздиравшего Вилена кризиса стал инцидент, когда он в истерике, размахивая своими худыми, никогда не знавшими физического труда руками, проорал ей, что не хочет больше видеть ее отца, – прекрасно зная, кому на самом деле принадлежал этот дом и на какие средства они на самом деле могли себе позволить жить на широкую ногу. Тогда она не догадалась связать это с его новым знакомым. Когда же Вилен окончательно сломался и, ползая у нее в ногах, рыдая, просил помощи, рассказав, в какую ловушку его заманил этот неизвестно откуда взявшийся на самом деле Феликс Кондори, было уже поздно. «Высокомерные снобы!» – подумала о своем муже и всей его семье Наталья Сергеевна, примеряя темные очки, и саркастическая ухмылка на ее красивом лице отразилась в зеркале бутика.

Много лет назад, сразу после того как она закончила второй курс, они с отцом полетели на Байкал половить омуля и присмотреть пару-тройку гектаров землицы для «дальней дачи», как в шутку назвал Сергей Николаевич свой новый проект. Ее молодой супруг в то время мотался с Рублевки на Арбат по два раза в день, собирая документы для загранкомандировки, и с радостью отпустил свою жену с тестем, наказав тому обязательно привезти достаточное количество шкурок баргузинского соболя, пообещав в таком случае пошить его дочери шубу по лекалам дома Фенди в закрытом мидовском ателье. Вилен в ту пору всегда в разговоре с генералом называл Наташу не иначе как «ваша дочь», видимо, хоть так стараясь удержать дистанцию в этом, по его искреннему убеждению, мезальянсе. Тогда-то, на Байкале, Наташа наконец и узнала, как отец познакомился с ее свекром. И по поведанному ей в минуту откровенности Кольцовым выходило, что мезальянс если и имел место, то совсем в другую сторону, а если дорисовать недостающие в его рассказе фрагменты – в конце концов, не все можно рассказать своей дочке, – то дело было так…

В начале второй половины девяностых весь дипломатический корпус новой России хранил свои деньги и производил расчеты через банк «Национальный». Отец Вилена, как и все твердые марксисты-ленинцы, хотя и ненавидел Америку, империализм и все их хваленые общечеловеческие ценности, все же предпочитал хранить свои трудовые сбережения в твердой валюте, которой тогда, как, впрочем, и сейчас, был зеленый «бакинский» с хитрыми президентами на одной стороне и масонскими знаками на другой. Впрочем, его сбережения были малы, зато влияние на членов совета директоров и правление банка «Национальный», напротив, было огромно.