– Иов… – кривился от боли семинарист, отряхиваясь и поправляя одежду и скомканные волосы.

– Оригинальная кликуха! – причмокнул Бодун.

– Наверное, учится на попа! – предположил весело Лещ.

– Что, правда, учишься в семинарии?

– Да, я готовлюсь посвятить свою жизнь Господу. И обращаюсь к вам: прекратите издевательство над женщиной, – нараспев, немного патетически, проговорил Иов.

– Кто женщина – Танька! – хохотнул Бодун. – Последняя шлюха, а не женщина.

– Нашёл за кого молиться, – скривился в ухмылке Лещ, – и подставлять свою задницу.

– Кто бы она ни была, она, прежде всего, человек, творение Господа. И если споткнулась, то помочь ей надо словом добрым и утешительным, а не насилием злодейским! – повышая голос, обводя парней горящими глазами, проникновенно, строго и очень наивно говорил Иов. – Смирите дух свой и станьте на путь человечности и добра, а не зла! Ибо сказано: не делай зла, и тебя не постигнет зло; удаляйся от неправды, и она уклонится от тебя…

Компания слушала проповедь с нескрываемой иронией, но не перебивала. Притихла и Таня.

– А ты мне нравишься, – наконец вклинился Сергей. – Возьму-ка я тебя к себе: будешь личным священником. А, что ребята! Пусть наставляет нас на путь истинный, грехи отпускает. Глядишь – может, перевоспитаемся, а?

– Ты что, Бур, поехал? Зачем он нам нужен? Создадим себе лишние проблемы: его же начнут искать – хай поднимется! – возмутился Бодун.

– А, почему бы и нет? – поддержал Лещ. – Это выглядит довольно прикольно.

– Вот-вот, – задумчиво произнёс Бур, – глядишь – на душе легче станет…

– А кликуху ему дадим – Праведник! – возбуждённо предложил Лещ, который выделялся среди дружков более коммуникабельным и весёлым нравом.

Иов уже давно умолк и слушал парней, как будто речь шла не о нём. При этом, он усиленно что-то обдумывал.

Учёба в семинарии с некоторых пор стала тяготить. Почему так произошло, не мог понять. Вера Иову представлялась в образе живого существа: возвышенного, справедливого, святого. Обилие богословских предметов, их сухость, догматичность, частая противоречивость – подавляли этот образ. Сомнения, зародившиеся после смерти матери, не находили разрешения, а новая городская жизнь только добавляла вопросы.

“Веру нужно укреплять словом и делом, – думал он, глядя на оживлёно беседующих парней. – Вернуть заблудших в стадо Господне – долг истинно верующего. И чем больше я сделаю таких богоугодных дел, тем ближе стану к Вере и к Самому…”.

– Ну, а ты – как смотришь? Даже если не захочешь пойти со мной, заберу силой! Своих решений я, как правило, не меняю, – голос Бура вернул Иова к действительности.

– Не надо силой. Долг мой, указанный Господом, – спасать потерянных, пресекать зло, вселять добро. Вы меня отпустите: улажу дела в семинарии и приду туда, куда скажите.

– Ты меня всё больше поражаешь, Праведник. Таких идеалистов я ещё не встречал в своей беспутной жизни. Тем более будет прикольно с тобой покорешить. Ладно, отпускаю тебя. Приходи послезавтра на это же место и в это время. Устроит?

– Да, – задумчиво ответил Иов и заторопился: – Храни вас Бог. Аминь! – перекрестил каждого и, развернувшись, поправив сбившиеся волосы, поспешил к перекрёстку.

Парни внимательно, будто что-то выискивая, смотрели ему в след, а посерьёзневшая Таня уже не тёрла платком лицо. Все странным образом были уверены, что Праведник-Иов выполнит своё обещание и придёт в назначенное место и время.

Друзья были крайне удивлены заявлением Иова об уходе из семинарии.

– Твой отец так хотел, чтобы ты стал священником. Да, и сам ты… – говорил в недоумении Степан.