Именно тогда, когда по улицам городка перестали ходить евреи, начались облавы: искали везде, где только можно. Искали, как я уже писала, не фашисты, а натасканные ими полицаи, которые рыскали, как шакалы, по домам и вытаскивали найденных «жидов» на улицу. Их даже не уводили в лес: расстреливали на месте. Если попадалась девушка, её раздевали, насиловали, а потом убивали на виду у местных жителей.

Наконец, дошла очередь и до Василия. К дому подошёл наряд во главе со старшим полицаем. Этот полицай славился особыми зверствами, и на руках его было немало еврейской крови. Он ворвался со своей командой в дом и потребовал отдать прячущегося жида. Кто-то из «добрых» соседей донёс на Василия за какое-то мизерное вознаграждение. Вы знаете, кто был этим страшным зверем? Вы угадали сразу же – это был Ким, сын обкомовского работника.

Нужно сказать, что у Василия была семья, и, конечно, он никак не хотел и не мог рисковать: своя рубашка, сами понимаете, всегда ближе к телу. Да и кто такой этот Давид, чтобы ради него рисковать? Всю жизнь катался как сыр в масле на папиных харчах, в то время как сын Василия с пятнадцати лет гнул спину на той же базе, подрабатывая грузчиком.

Обыскивать дом полицаи не стали. Да и не было никакого смысла себя утруждать: всю семью Василия вывели во двор, и Ким поставил условие, что если они сейчас же не отдадут жида, то все домочадцы водителя завбазой сгорят вместе с домом и сараем. И осуждать этого Василия нельзя: нужно было быть героем, чтобы не отдать на растерзание оголтелой, алчущей крови своры, прячущегося парня.

Василий молча показал на сарай, и через две минуты голодный, исхудавший, измученный сын завбазой стоял перед счастливыми полицаями. Счастливы они были потому, что за поимку жида им полагалась бутылка водки, шоколад и консервы.

Ким подошёл к своему бывшему однокласснику, посмотрел ему в глаза, ухмыльнулся и осмотрел двор. Во дворе у Василия стояла огромная, старая, но ещё крепкая бочка. Она была пуста: раньше, до войны, жена Василия собирала в неё дождевую воду для стирки белья. Ким приказал выкатить бочку и поставить её посреди двора. Бочку поставили туда, куда велел старший полицай.

– А ну-ка, Додик, полезай-ка ты в эту замечательную бочку! – распорядился Ким.

Давид понимал, что полезет он в бочку или нет – это уже никакого значения не имеет и поэтому стоял не шелохнувшись.

– Не хочешь, жид, в бочку залезать? Ну, так мы тебя туда сами затолкнём. Разденьте жида!

Два полицая бросились к Давиду, который продолжал стоять не двигаясь. С него быстренько сняли изношенную за эти несколько месяцев одежду и голого затолкали в бочку.

Если вы думаете, что, как в сказке о царе Салтане, «засмолили, покатили и пустили в Окиян», вы ошибаетесь. Бочку не засмолили и никуда не покатили – ну не было в Черняхове океана. В бочку стали наливать воду прямо из колодца. Нужно сказать, что морозы стояли в то время года крепкие, поэтому и вода в колодце была ледяной: опускаясь в колодец, ведро разбивало корочку льда, которым покрывалась вода за считанные минуты.

Давид не издавал ни звука. Скрючившись, абсолютно голый, он сидел в бочке. Может, он помутился рассудком, а может, понимал, что ему оставалось жить считанные минуты. Кто знает, о чём он думал в те последние минуты своей жизни, но представить себе его мысли страшно, очень страшно… Мне почему-то кажется, что в эти последние минуты жизни он разговаривал с самим Богом:

«Господи, почему ты допускаешь это?»

«Потому что так нужно».

«Кому нужно, Господи?»

«Людям нужно, чтобы поняли люди, то от веры отходить нельзя».