Помогли. Воспаление остановили. Правда, оставили внутри у Ани сущую пустыню. О том, что она стала стерильной, ее в больнице не предупредили. Или врачи не знали, или сочли это такой мелочью по сравнению со спасением ее молодой жизни…

– К сожалению, вы не сможете родить, – сказали ей спустя десять лет. – Такое ощущение, что в вашей матке напалмом все выжжено. Эмбриону там просто не за что уцепиться!

Не за что уцепиться их с Димой ребеночку…

Сначала она никак не решалась сообщить об этом мужу. Но он сам понял: что-то случилось. Кое-как вызвал Аню на откровенность, а потом плакал вместе с ней, будто мальчишка, у которого отобрали игрушку. Только сейчас оба поняли, как хотели, оказывается, ребенка. Дитя увенчало бы их любовь, а вместо этого…

– Мы все переживем, – наконец мужественно сказал Дима. – Мы любим друг друга, ну что же, это нам такое испытание выпало. Главное – наша любовь.

Легко сказать!

Аня всегда была ревнива, а теперь началось что-то ужасное. К красивым женщинам, которые так и норовили отнять у нее мужа, прибавились их дети. То и дело в голове вспыхивали картины, как вежливый Дима уступает в автобусе место женщине с ребенком, любуется малышом, а потом выходит вместе с ними, не доехав до своей остановки, – и больше не возвращается. Или как сентиментальный Дима любуется через ограду детского сада игрой ребятишек, и какой-то мальчик (девочка) нравится ему больше остальных, и вот появляются родители и начинают забирать своих детей, а за тем мальчиком (девочкой) никто не приходит, и дитя плачет, а Дима утешает его через ограду, вытирает слезы и сопливый носишко, и вот вдруг появляется его мать – женщина неземной красоты, она, извиняясь, рассказывает свою печальную историю: муж, подлец, бросил их с ребенком, она крутится на трех работах, жизнь так тяжела, дитя растет без отца…

Ну и все в том же роде, этакий бесконтрольный полет больного воображения, отчего у Ани начинались истерики, и на голову безвинного Димы выливались такие ушаты упреков и слез, что ей потом самой становилось стыдно. Она рыдала, вымаливала прощение у оскорбленного мужа, проклинала себя, кричала, что он должен ее бросить, что счастье кончилось.

– Нам знаешь что надо сделать? – сказал однажды измученный Дима, у которого уже во рту пересохло от клятв в вечной любви и верности. – Нам надо усыновить ребенка!

И при этих словах Аня почувствовала, что ее превратившаяся в манию ненависть к чужим детям резко пошла на убыль.

– Трусы-то хоть с нее сними, – проворчал Серый, неодобрительно наблюдая, как Рыжий вскочил на колени рядом с девушкой и начал расстегивать джинсы. – Больно суетишься, еще промажешь.

– А ты не желаешь присоединиться? – Рыжий задрал красное платье и схватился за Лидины бедра потными, горячими руками. И тотчас мелко захохотал, когда она забилась, заметалась по кровати, пытаясь вырваться. – Глянь-ка! Девочке не терпится! Она тебя зовет, Серый. Она хочет сразу с двумя!

Серый смачно плюнул на пол и вдруг пошел к двери.

Лида, разлепив залитые слезами глаза, с неким подобием облегчения смотрела на его сгорбленную, удаляющуюся спину. Если Серый уходит, значит, придется перенести только Рыжего. Нет ничего более мерзкого, чем копошащийся на тебе мужик, а уж если их двое… Тогда лучше умереть сразу… Все равно ведь не пережить такого!

И вдруг с ошеломляющей, ледяной ясностью она поняла, что пережить изнасилование у нее нет никаких шансов. Откуда такая глупая, наивная надежда – что она выйдет из двери с цифрой 14 живая? Рыжий мерзок до крайности, но отнюдь не производит впечатления идиота: он прекрасно понимает, что женщина, подвергнутая побоям и насилию, оказавшаяся при ограблении квартиры любовника, опрометью кинется в милицию – хотя бы затем, чтобы ее не заподозрили в соучастии, не навесили на нее дело! Да и отомстить насильникам захочет. И есть только один способ это предотвратить, заставить ее замолчать.