– Скажу, если увижу, – последние два слова я произнесла тихо. Настолько тихо, что она уже не могла их слышать.

Чувство вины переполнило: почему она не умеет парить? Катастрофа непонятным образом пробудила во мне способность к левитации. Возможно, высший разум велит спасти дочь и ещё кого-то.

Я упорно отгоняла мысль о том, что обрекла собственную дочь, свою плоть и кровь на долгую гибель в лабиринте.

Вдалеке шёл человек в черном плаще до пят, будто из девятнадцатого века, и котелке. Лицо опущено, смотрит себе в ноги. Я устремилась навстречу:

– Учитель!

Мужчина поднял голову.

– Ах, извините! Я не за того приняла вас.

– Ничего, бывает, – лицо незнакомца белое, как мел выделялось на сером фоне окружающего мира. – Как вы делаете это?

– Простите, что?

– Парите.

– Не знаю. Мое тело подчиняется желанию души.

– А выше можете подняться?

– Я бываю над облаками, но вверху слишком много проводов и я не всегда вижу их сквозь массу снега и пепла. Однажды я запуталась. Страшно.

– Правда, что там, в вышине светит солнце и небо чистое, голубое? – Он мечтательно зажмурился.

– Да, но воздух разрежен и очень холодно.

– Как же вы дышите?

– Недостатка воздуха я не ощущаю, но холод, холод пронизывает душу.

– Я бы умер, только бы на миг увидеть солнце, – он ссутулился и печально побрел дальше.

Ваня орудовал короткой лопаткой, счищая чёрный снег с остова автомобиля. Он помахал рукой. Я спустилась ниже и зависла в нескольких сантиметрах от ярко-желтой крыши.

– Готовлю на ночь логово. Похоже, я сильно удалился от Моники.

– Помогу найти. Здесь нет регулировщиков, как ты рискнул так далеко забраться?

– Нужен аккумулятор. Боюсь, не успею до ночи.

Я прикинула расстояние в уме. Мой полет проходил по прямой. А парень мог двигаться только по лабиринтам.

Тонкий визг резанул уши.

– Похоже, скулит собака. Отыщу и приведу. Вместе согреетесь и проспите до утра, потом доставлю к дочери. С каждым часом всё опаснее: зверьё из лесу ринулось в города, привлеченное мертвечиной.

– Моника одна?

– Пока, да. Ночь будет со мной.

Визг усиливался. Я поплыла на звук.

По траншее металась собака, грязный обрывок веревки на шее. Видимо некто привязал животное, надеясь сделать его пищей. Я опустилась на ноги в нескольких метрах и тихо заговорила, готовая в случае угрозы воспарить.

Собака, повизгивая, наклонила голову и, улыбнувшись, помахала хвостом.

– Пойдем, пойдем со мной.

Ваня обрадовался компании. Псина облизала парня, и они подружились. Вытащив из кармана несколько крекеров, я протянула другу дочери.

– Поделись с новым товарищем.

Пингвин постучал в мою грудь. Я расстегнула пуговицы на куртке, и птенец выглянул наружу.

– Ого! – изумленно протянул юноша, – дичь. Пусть Моника сварит завтра бульон.

– Думать не смей! Это моя птица, мой питомец. Никто не отнимет.

– Как знаете. Только я не видел горячей еды с самой катастрофы, со времен Большого взрыва.

– И что? Ты умер? Болван.

– Я и не жил. С Большого взрыва.

– Все, кто остались, обречены. Только надежда на чудо питает людей.

Помахав рукой, я взлетела с одним желанием, успеть до наступления ночи.

Страшная тьма окутывала землю – ни звезд, ни Луны. Кому повезло откопать то, что может гореть, зажигали крохотные кострочки, возле которых, заблудившиеся получали шанс на выживание.

Вокруг полная анархия: кто завладел оружием, тот выживет. Нужен сильный лидер и ядро, способное навести порядок.

Волки и медведи рыскали по лабиринтам, и я лишь надеялась, что Ваня успеет до ночи залечь в берлогу.

– День Сварога, говоришь? ― Я усмехнулась в небо и воспарила выше, злясь на дрожащую душу. ― Эпоха Волка. Вспомни!