Выходов мало: или уходить самому, если тебя не устраивает твое полнейшее бесправие и такая же зависимость от руководства флотилии, или тебя «уйдут», если пойдешь наперекор начальству, а другими словами, попытаешься честно выполнять свои обязательства. Но есть еще один выход, которым пользовались почти все без исключения инспекторы: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу»… Слова этой народной индийской мудрости и известной в свое время советской песни про любовь мы предложили считать гимном советской национальной инспекции по китобойному промыслу.

Известно, что было придумано много способов борьбы со всеми видами инспекции. Были, конечно, такие и для китобойной инспекции. Излюбленным и достаточно проверенным, но примитивным был способ напоить инспектора. Правда, я знал одного инспектора на китокомбинате, который до последнего времени занимал очень высокий пост в этой системе – начальника Охотрыбвода, который с удовольствием принимал угощение и даже обильное. Однако когда китобои, будучи уверенными в «успехе» и своей полной безнаказанности за браконьерство, возвращались на китокомбинат, их на берегу поджидал инспектор.

Использовались и более «интеллектуальные» способы. Инспектору предлагалось для ознакомления с промысловой работой и обстановкой в его районе сходить на китобойце на денек в море. К концу дня китобоец получал задание от руководства флотилии идти в дальнюю разведку китов на неделю и больше. Естественно, это полностью развязывало руки руководителям промысла и использовался этот метод, когда в районе появлялись запрещенные для промысла киты.

В Положении об инспекторе по китобойному промыслу расписывались его права и обязанности, но заканчивалось оно почти сакраментальным и беспрецедентным пунктом, который предписывал инспектору всеми силами способствовать выполнению плана добычи китов. А почему ему и не способствовать, если от этого зависела зарплата и взаимоотношения с руководством флотилии? Ну разве это все не театр абсурда?

По тому же Положению инспекторов должно быть по двое на каждой флотилии для круглосуточного контроля за добытыми китами, определения точного их вида, пола, размера и физиологического состояния, половозрелое животное или нет, яловая самка или беременная и прочего. Но, как правило, инспекторы предпочитали вообще не выходить на разделочные палубы, а биологические сведения о добытых китах, которые их устраивали, они брали у научных сотрудников. Я помню, как они для еще большего облегчения своей работы попросили у меня график роста эмбрионов кашалотов, по которому они и записывали размеры эмбрионов в свои отчеты.

Часть сведений составлялась в соответствии с указанием руководства флотилии и министерства. Что касается сведений о нарушении правил ведения промысла, которые надо было показать, то тут все обстояло предельно просто: указать столько-то маломерных животных, столько-то кормящих (обычно не более 5%) и так далее. Дескать, нарушения, конечно, есть, их не может не быть, так как всякие определения в море всегда трудны, но все на уровне случайности и ошибки, не более. Естественно, что отчетность о добытых китах, направляемая в BIWS, ничего общего не имела с реальной добычей китов, о чем мы уже говорили и не раз еще будем говорить.

Передо мной «Временное указание на применение санкций за нарушение действующих Правил ведения китобойного промысла в соответствии с рекомендациями МКК», утвержденное заместителем министра рыбного хозяйства СССР Жигаловым от 6 декабря 1977 года. Смеху подобно: за добычу китов, запрещенных к убою, налагается (точнее, мог налагаться) штраф на капитан-директора флотилии, на капитан-дублера флотилии и гарпунера китобойного судна в размере от 25 до 50 рублей. За добычу кормящих самок (!) от 15 до 50 рублей, что по курсу тех лет равнялось примерно 9—30 долларам США. Такие штрафы налагались при зарплатах руководителей промысла в тысячу и более рублей.