Потом комбат пригласил меня сесть к столу, взял мое личное дело, пролистал его несколько страниц, останавливая взгляд на интересующей его информации. Затем медленно встал (я тоже вскочил со своего места) и неспешными широкими шагами стал ходить по комнате, задавая мне время от времени вопросы и внимательно выслушивая мои ответы. Как мне показалось, его больше заинтересовала моя служба рядовым разведчиком еще до училища, хотя потом он подробно расспрашивал, чему нас учили в нем, что мне больше нравилось и на какие детали практической подготовки обращалось внимание в училище. Беседа эта, как мне показалось, была более продолжительной, чем с моими предшественниками.

А завершилась она снова крепким рукопожатием, добрыми напутственными словами и запомнившейся мне фразой: «Ну что же, товарищ лейтенант, привела судьба нас повоевать вместе. Будем надеяться, доведется нам успешно встретить Победу. А пока побудьте в моем резерве у подполковника Кудряшова Александра Ивановича» и сделал едва заметный кивок в сторону.

Только тут я заметил, что у стены слева сидели подполковник и старший лейтенант, который быстро то ли записывал, то ли просто помечал что-то в толстой тетради или конторской книге. Подполковником оказался тот самый Кудряшов, а старшим лейтенантом, как я узнал позже, – уполномоченный особого отдела «Смерш» Глухов. Кудряшов сказал мне, чтобы я шел в расположение (значит, понял я, в отведенный нам домик) и ждал команды. Четко повернувшись кругом, я вышел. Только спускаясь с невысокого крылечка, я заметил, что под шапкой моей густая шевелюра изрядно взмокла. Так закончилась наша первая встреча. С комбатом Осиповым мне довелось и обрести боевое крещение, чуть не утонув в ледяной купели, и даже чуть не перейти из офицера-командира в разряд офицера-штрафника, и дважды самому перенести серьезные ранения, и даже получить очередное воинское звание. Этот первый мой фронтовой комбат, как когда-то первый мой командир роты – политрук Тарасов, стал образцом боевого командира на всю мою воинскую службу, оказавшуюся довольно долгой.

В этот первый день нас знакомили с организацией и штатной структурой батальона, его вооружением, с категориями переменного состава. Так мы узнали, что на 20 декабря состояло штрафников 918 человек (это же почти полк!). А после ожесточенных боев 23 декабря потери составили: убитых – 144, раненых – 288, пропавших без вести – 59. В боевом донесении «Штабат 8 отд. с-з. Майское 7.00 24.12.43» записаны эти же цифры, только есть еще одна фраза: «Налицо людей 349». Элементарный подсчет обнаруживает разницу в 78 человек, которые, вероятно составили боевые потери (убитых и раненых) за период 20–22 декабря. Значит, и эти 3 дня не были спокойными. При соотношении потерь аналогично тому, какими они оказались 23 декабря (1:2), можно предположить, что эти потери составили: убитых – 26, раненых – 52. Так что возможные потери за весь период могли составить убитых – 170, раненых – 340. По предварительным, далеко не точным подсчетам (не было времени для точных подсчетов трупов противника!), на поле боя осталось более 300 трупов фашистов, в том числе 1 генерал, 22 офицера, 250 солдат. Надо сказать, что штрафники, как правило, пленных не берут без специальной на то команды, но здесь в плен было взято 2 унтер-офицера и 24 солдата. Наверное, так сложились обстоятельства. (Эти цифры также подтверждаются архивными документами ЦАМО РФ.) Может, я утомил читателя обилием цифр, но этим примером мне хотелось показать, какова общая картина жестокости и напряженности боев, которые приходится вести штрафбату!!!