Софокл замолк, экран погас. Щелкнули замки шлюза. К нему тут же подскочил Юра, начал открывать. И дверь поддалась.

– Виктория, товарищи! Есть контакт, – воскликнул он. – Мы свободны. Ау, люди, мы тут! Нас не забудьте!

Однако из корабля не доносилось никаких звуков. Кроме того, в отличии от их отсека, в глубине не было и проблесков света.

Все трое осторожно двинулись вперед. Как только вошли в коридор, шлюз за ними закрылся, щелкнули запирающие замки. Наручные браслеты погасли. Откуда-то сверху раздался голос: « Сейное послание передашь токмо в руки Андрюшке Курбскому. Исполнишь всё аки велено, будешь князем. А нет – и в грязи себя не сыщешь. Так-то, дворянский сын. Ну, поспешай».

Григорий Лукьянович самолично поехал на запаление в Зарядье. Пожарно-сторожевая команда к тому времени уже закончила работу. Дюжие молодцы, в мокрых холщовых накидках и глубоких железных шлемах, сидели на повозках с бочками, отдувались, обтирали рукавами лбы. Возле них вертелась худая маленькая собачонка, то скулила, то подавала лапу. «А ну, поди, – отмахивался от нее старшина Есений, – башку-то отрежу, да на седло. В кромешники царские запишусь. Ха-ха».

Рядом стояла толпа зевак. Её бесцеремонно разрезали верховые.

Увидев Малюту с опричниками, старшина закашлялся. Поморщился как от зубной боли. Услышали шутку, нет?

От углей поднимались пар и дым. Жарко было будто в бане.

Малюта молча вошел на пожарище, стал бродить между уцелевшими остовами стен приказа, внимательно рассматривая головешки. Словно что-то искал.

На основании царского указа при строительстве домов в Москве бревна велено пропитывать известью. Да разве то спасает? В лучшем случае нижняя часть над фундаментом остается. Пожары… беда из бед. Летом 47-го года так полыхнуло от Воздвиженского храма на Арбате, что не только Китай-город да посады, но и сам Кремль почти полностью пропал. Народишку погибло – не счесть. Нашлись изменники-бояре, которые подговорили скудоумных людей, что бабка Ивана, княгиня Анна Глинская вырывала из могил покойников, вырезала у них сердца и таким образом подожгла Москву. Да-а… народ захватил в пределе храма Солунского князя Юрия Глинского, дядю Ивана, втащил в церковь и убил напротив места митрополита. Вся церковь в крови была. А потом выставили тело на торжище, как осужденного преступника. Изменники пытались уговорить народ идти в Воробьёво, убить Ивана за то, что он якобы прячет у себя мать князя Юрия Анну и его брата Михаила. Только бог и отвел – еле удалось уговорить бунтовщиков разойтись. Ну, а потом Иван Васильевич ждать не стал, сразу отомстил. И Федьку Нагого, и Гришку Захарьина, и Ваньку Федорова-Челядина на плаху отправил.

Обо всем этом думал Малюта, ступая по тлеющим еще углям.

– Проворно справились, – подошел он к Есению. – Могло бы и Зарядье полыхнуть, а там…

– Старались, отец, – поклонился староста. – И людишки подсобили.

– По пару рублей велю дать.

– Спаси тебя, благодетель, – опять склонился пожарный.

– А что, людишек-то много в огне сгинуло?

– Кто ж знает, пылало аки в топке бесовской. Но Жулька горелого мяса не учуяла, – указал он на тощую собачонку.

– Не учуяла, значит, – почесал желтую бороду Малюта и вдруг широко зевнул.

Ночь ведь не спал. Как только прискакал Бакуня и рассказал о случившемся в приказе, тут же помчался обратно к князю Старицкому. Тот, как ни странно, тоже бодрствовал и вновь будто его поджидал. На столе уже были приготовлены бумага и чернила. Григорий Лукьянович продиктовал князю письмо Курбскому. На манер того, как писал сам Андрей царю. Малюта совал нос в государевы послания при любой возможности. Впрочем, в последнее время Иван от своего главного опричника почти ничего и не скрывал.