— Значит, есть что-то другое, — задумчиво протянула Таня. — Тут вообще куча таких местечек, что ни один студент нос не сунет. А уж коль и расхаживают древние… — она передернула плечами.

Я недоуменно уставилась на подругу.

— Древние? Это ты о чем вообще?

— Ну, тыц! — всплеснула Таня руками, едва не опрокинув стакан и забрызгав Кольку вином. Тот вовремя перехватил летевшую емкость и укоризненно посмотрел на Багрищенко.

— Осторожнее, крылатая моя.

Но она только отмахнулась и снова посмотрела на меня:

— Дин, вспоминай. Вий же вызвал меня, показал мольфару, седому такому. Вроде как он отбирает ребят для какой-то своей школы. Я его толком и не слушала, силу только вдохнула и перепугалась до ужаса — думала, вынесут вперед ногами.

Виталька подозрительно посмотрел на нее:

— Это почему еще?

— Силища такая, что страшно, — она покачала головой, — я там стояла, как муха в сиропе, все вижу вроде и слышу, а двинуться не могу. Может, они силу мою тоже пробовали, потому и такая реакция, но — бр-р-р-р. Пусть он лучше чешет в свой Ивано-Франковск.

Я вздрогнула от услышанного. Эге, да никак мой знакомый, болтавший со мной на лавочке, и не просто знакомый.

— Седой мольфар, — тихо начала я, и все уставились на меня, мол, что? — Это отец Андрея Григорьевича.

В комнате повисла неестественная тишина. Таня широко раскрыла свои синие глаза, Виталька хмуро смотрел на меня, Коля озадаченно глядел куда-то в район моей груди.

— Динка, ты уверена? — подозрительно спросил последний.

— Уверена, — вздохнула я. — Он мне сам об этом сказал. Чугайстрин Григорий Любомирович.

Ребята переглянулись. Некоторое время никто не мог ничего сказать.

— А как же… — начал было Коля.

— Сам подошел, — хмыкнула я. — Сижу на лавочке, никого не трогаю, тут — бац! — стоит передо мной. Драпать поздно, пришлось разговаривать. Но оно и неудивительно, я же староста…

— Так сам и подошел? — удивленно произнесла Таня. Я молча кивнула. Почему-то только сейчас под ее настороженным взглядом стало не по себе: а вдруг он неслучайно подошел? То есть, в том смысле, что искал не только как старосту? Хотя, нет. Бред же какой-то! Зачем ему какая-то девчонка?

Виталька вдруг вздохнул:

— Говорил же я — проклятая у нас группа… Будь тут что-то мелкое — не явился бы один из сильнейших мольфаров нашего времени.

Колька снова разлил вино и фыркнул:

— Ну, и ладненько. Зато нам все злыдни будут завидовать! Прикиньте, такая группа проклятых мольфаров!

— Да уж, — криво усмехнулась я, — боюсь, нас так быстро разгонят.

— Вот еще чего, — не смутился Коля, — все у нас будет замечательно. И Чугайстрин наш выздоровеет, и к нам вернется.

При этих словах Танька посмурнела, однако ничего говорить не стала. Я только погрозила Малявкину кулаком из-под стола. Конечно, Громов — это Громов, но надо думать, что говоришь, коль уж так.

Виталька поднял стаканчик:

— Ну, давайте тогда. За скорейшее выздоровление Андрюхи!

Мы звонко чокнулись, я пригубила и тут же закашлялась. Танькино заклинательное плетение мигом съежилось и исчезло. Дверь бесшумно открылась. На пороге, прислонившись к дверному косяку и сложив руки на груди, стоял Чугайстрин-старший. Голубые глаза смотрели исключительно на меня.

Парни потеряли дар речи, Танька сжалась на стуле. Но он даже не обратил на них внимания.

— Доброго дня, Дина Валерьевна, — произнес Чугайстрин глубоким низким голосом, — можем ли мы поговорить… наедине?

[1] Прозевать, пропустить (укр.).

[2] Уважаемая, почтенная (укр.).

8. Глава 2. Смерть прыстрастника

— Влюбился, как мальчишка, — произнес Кирилл, глядя куда-то в ночную даль. — Сразу думал — глупость, или приворотным угостили, ан нет…