Действительно, манера говорить об одном, подразумевая другое, причем перед аудиторией созаговорщиков, – это прием полулегальной оппозиции: Чернышевский в «Современнике» («в комментариях к итальянским событиям он с долбящим упорством ставил в скобках чуть ли не после каждой второй фразы: Италия, в Италии, я говорю об Италии, – развращенный уже читатель знал, что речь о России и крестьянском вопросе»), Театр на Таганке, сатирик с анекдотом «про сферу обслуживания». Чуркин в Совбезе, добавит развращенный уже телезритель, – да, в наши дни этот тип поведения называется троллингом.

Намеки, непрямые высказывания и секретничанье – орудие слабых, и, когда к нему прибегает государство, вооруженное всей мощью армии, флота и репрессивного аппарата, это создает между ним и гражданами несколько извращенный, но сильный бондинг (как психологи выражаются).

Кроме стилистического и психологического, авторитарной застенчивости есть и более общее объяснение – научное. Российский политический режим принято считать персоналистским, то есть построенным на власти лидера и его ближайшего окружения. «Режим личной власти» произносится как с упреком (нет бы опираться на закон и институты, а не на метод ручного управления!), так с гордостью (только богоданный вождь, только хардкор – такая уж у нас духовная скрепа) – но признается всеми. Барбара Геддес, современный классик политических исследований авторитаризма, называет Россию персоналистской автократией.

В рамках этой классификации, действительно, другие выявленные типы автократий – однопартийные и военные – явно не про нас.

У такого типа режимов есть ряд характерных черт: они менее живучи, чем однопартийные диктатуры (средняя продолжительность пребывания у власти – 15 лет против 23 лет у однопартийных и 9 – у военных). Они так же более чувствительны к экономическим и внешним шокам. Во-первых, потому, что богоданный лидер должен перманентно доказывать свою способность производить из ничего мед и манну – трудности приемлемы, но они должны быть временными. Во-вторых, что важнее, такого рода режимы держатся на подкупе элит – а когда окошечко, где выдают плату за лояльность, закрывается, очередь, которая только что стояла сплоченной фалангой, мгновенно растворяется в воздухе.

Малозаметное, но значимое внутреннее противоречие российского режима состоит в том, что если автократия у нас и вождистская (хотя на этот счет есть сомнения), то тип легитимации – процедурный. То есть власть приобретается и передается в результате выборов и различных толкований писаных законов. Хранителем ее является не революционная гвардия, а коллективная бюрократия.

Из этого не следует, что «власть соблюдает законы», но имитировать это соблюдение она обязана, а нарушает их именно в той степени, в какой сами законы это позволяют (они соответствующим образом написаны). Сама необходимость фальсифицировать выборы и выворачивать Конституцию наизнанку подтверждает это извращенным образом.

Легитимация процедурного типа для власти выгоднее всех прочих – она наименее подвержена эрозии из-за внешних и внутренних неудач. Для лидерства в такой системе не надо бесконечно источать персональное очарование, излечивать золотуху и исправлять курс национальной валюты наложением рук. Достаточно контролировать выборный процесс и прессу, а на все претензии отвечать «закон один для всех» и «не нравится – идите в суд».

Опасный момент наступает, когда режим такого типа исчерпывает свою рационально-правовую легитимность, то есть пропускает тот исторический момент, когда передача власти еще может произойти посредством ущербной, но внешне законной процедуры. После этого режим начинает морфировать – лидеру приходится вести себя как революционному вождю, им по сути не являясь, а именно – совершать подвиги, побеждать врагов, приращивать земли и извлекать сокровища со дна морского. Прагматическому лидеру персонального культа не положено, а харизматический вождь только им и держится, потому что больше никаких оснований для занятия своей должности у него нет.