– Ага, – пробормотала она и посмотрела на Ковача. – На правой ягодице отсутствует кусок.

– Он это делал и с остальными? – уточнил Куинн.

– Да. У первой жертвы он вырезал кусок правой груди, у второй – кусок правой ягодицы.

– Хотел уничтожить следы зубов? – предположил Хэмилл.

– Возможно, – отозвался Куинн. – Такого рода убийцы нередко кусают свои жертвы. Есть на тканях следы синяков? Ведь маньяк не просто легонько покусывает, он впивается зубами.

Стоун взяла в руки линейку, чтобы измерить раны.

– Даже если синяки и были, он вырезал их вместе со следами зубов. Отсутствует внушительный кусок мышечной ткани.

– Боже праведный, – проговорил Ковач, глядя на блестящий красный прямоугольник на теле жертвы. Кусок был вырезан небольшим острым ножом с поразительной точностью. – Кем он себя вообразил? Ганнибалом Лектером?[4]

Куинн посмотрел на него с той стороны стола, где полагалось быть голове.

– У каждого времени свои герои.

Дело номер 11-7629, неизвестная белая женщина. Органических причин для смерти не было. Она здорова во всех отношениях. Упитанная, она, как и многие, носила с десяток лишних фунтов. Что именно она положила в желудок в последний раз – этого доктор Стоун определить не смогла. Если это Джиллиан, то ужин, который она ела в доме отца, уже успел перевариться. Тело не несло никаких следов болезни или естественных дефектов. Возраст – где-то в промежутке от двадцати до двадцати пяти. Молодая, пышущая здоровьем, впереди у нее вся жизнь. До тех пор, пока она не перешла дорогу убийце.

Кстати, такой тип преступников редко выбирает в качестве жертв тех, кому и без того жить остается недолго.

Куинн задумался, стоя на мокром асфальте перед входом в морг. Промозглый вечерний холод проникал под одежду, забирался внутрь. А над городом, подобно тонкому савану, повис серый туман.

Господи, как же много жертв! Причем, как правило, молодые женщины – хорошенькие и не очень, простушки и кокетки, те, чья жизнь полная чаша, и те, у кого не осталось даже капли надежды выбраться из скудного бытия. И все как одна сломаны и изуродованы, словно куклы, а потом выброшены за ненадобностью, как будто их жизнь не стоила даже ломаного гроша.

– Надеюсь, вы не слишком привязаны к этому костюму, – сказал Ковач, подходя к нему, и вытащил из пачки сигарету «Салем» с ментолом.

Куинн посмотрел на себя. Он отдавал себе отчет в том, что запахом смерти пропитана теперь каждая ниточка его одежды.

– Профессиональный риск. Не было времени переодеться.

– Вот и у меня то же самое. Мои жены сходили с ума.

– Жены… их у вас несколько?

– Две, но не сразу, а одна за другой. Сами знаете, как бывает – работа и все такое. Моя вторая супруга называла мою одежду – любую, в которой я выезжал на место убийства или на вскрытие, – трупной. Потом заставляла меня переодеваться в гараже. Не знаю, что она после с ней делала – может, сжигала, или выкидывала на помойку, или что еще. Но одно знаю точно – она никогда не давала надеть ее во второй раз. Впрочем, нет. У нее имелась специальная коробка, она набивала ее и несла в магазин подержанных вещей. Потому что, по ее словам, это были еще вполне приличные вещи. – Ковач задумчиво покачал головой. – Выходит, что малоимущие граждане нашего города расхаживали в одежде, источающей запах смерти. А все из-за моей жены. Кстати, а вы женаты?

Куинн покачал головой.

– В разводе?

– Да, но это была давно.

Так давно, что поспешная попытка создать семью превратилась в нечто похожее на полузабытый сон. Вспоминать его было сродни тому, как если бы поддать ногой горстку пепла и разворошить внутри себя старую боль, досаду и сожаление, которые за долгие годы успели остыть. Причем душевные раны болели острее, стоило ему подумать о Кейт.