Конечно, Баалатон не оставил драгоценность внизу – доверял Анвару как себе, но эта дикарка… Впрочем, будь хоть один, без Анвара и соседей, да что там, хоть один во всем городе, все равно бы взял Драконий Камень с собой – любовался бы не отрываясь, как иные любуются тлеющим закатным солнцем, а некоторые – обреченные, проклятые людьми и богами – собственным пленительным отражением. Драконий Камень грел душу, его не хотелось отпускать. Даже – мысль скользнула юркой змеей – продавать.

Баалатон спрятал Драконий Камень в одеяниях, которые специально кучей навалил на деревянную тахту, провел по руке, раненной в стране Медных Барабанов, а теперь еще и укушенной – следы от зубов покраснели, – и, обхватив Драконий Камень, уснул.

Вновь образы завихрились шаловливым дымом: увенчанные египетскими коронами василиски, чьи глаза искрились хищными гранатовыми рубинами; потом – слоны и верблюды, гибнущие в зыбучих песках беспощадной пустыни; медные барабаны прямо над ухом; лунный свет, тонущий в подземном мраке, и там – змеи, перегной, завядшие лепестки мака; нежные хрупкие руки, обхватывающие шею и тянущие вниз, в царство, откуда нет возврата…

Солнечный свет оплавил морок, обратив жидким сургучом.

Баалатон открыл глаза и застонал; решил, что просто нездоровится, но, едва приподнявшись на локтях, понял – ему невыносимо плохо. Мир вокруг вот-вот треснет, как дешевая, наскоро сделанная керамическая ваза, звуки – громче обычного, свет – обжигающий. Голова трещала; так, как сейчас, не тошнило после лучшего неразбавленного вина и напитков много крепче, даже после отвратительных, невесть из чего намешанных горьких лекарств Фивы.

Первое, что Баалатон сделал, – проверил Драконий Камень. Успокоившись, что тот на месте, встал с тахты, снова посмотрел на гранатовые прожилки – в солнечном свете Камень не казался загадочным, но сверкал прекраснее любых – ах, с юности сокрушался Баалатон, увидеть бы их хоть раз вживую! – сокровищ. Что выцепил он из лап страны дикой фантазии, как не чудо, достойное царей, а не жалкого халдея.

Спустился, умылся – полегчало. От еды отказался. Оставил Анвару несколько монет, больше обычного, чтобы ужин приготовил наваристей, а дикарка скорее обзавелась новой одеждой; лишних взглядов со стороны не нужно. На полуголую «обезьянку» не получалось смотреть без жалости – достанься ей формы, ходившие в моде и стоившие внимания окружающих, Баалатон бы ни монеты на тунику не дал. Уходя, он глянул на еще спящую дикарку – та свернулась калачиком на одном из широких сундуков. Анвар сказал, что еле уговорил ее отмыться; от еды она отказалась, потом долго не засыпала – видимо, просидела в полудреме и тяжелых мыслях до глубокой ночи. Наутро Анвар нашел пустую тарелку.

Баалатон махнул рукой.

Стоило задержаться у Фивы, пожаловаться на хворь, попросить гадкое зелье, состав которого, как шутила она, никому лучше не знать. Но общаться с Фивой сейчас, в таком состоянии, сил не осталось. Драконий Камень вновь лежал в кожаном мешочке на поясе туники; руку Баалатон почему-то тоже засунул внутрь мешочка. Словно боялся, что драгоценность украдут.

Привычный теплый воздух ударил в лицо; привычно зашагав вниз, к рынку, Баалатон так же привычно улыбнулся, оглянулся на холм Бирса, который привычно…

…возвышается в своем непостижимом великолепии, немой памятник самодовольным богам, столь прекрасный! Сверкающий мрамор, звонкое золото, немые статуи – запредельная роскошь, созданная человеческими руками, чтобы замуровать благоговейный трепет, выслужиться перед теми, кто взирает с голубых небес, пируя и давясь сладкой верой. Столько силы, столько могущества – жемчужина в центре гордого жемчужного же города…