– Разумеется, каждую неделю вам так помогать не будут, миссус, – предупрежает третий. – Мы вас посетим, чтобы проверить, правда ли вы нуждаетесь. Без этого прошение не утвердят.

Мама вытирает слезы рукавом и берет талон.

– Храни вас Господь за вашу доброту, – благодарит она.

Члены комиссии кивают, смотрят на пол, на потолок, на стены и велят позвать следующую просительницу.

Женщины говорят маме, чтобы следила за весами в лавке, а то эта карга Макграт непременно надует. Она подсовывает под весы бумагу и когда взвешивает продукты, то тянет бумажку к себе, так что ладно, если хотя бы половину положенного отвесит. А у самой-то по всей лавке образа Девы Марии и Святейшего Сердца, а в часовне Святого Иосифа, как ни посмотришь, она все на коленях, да с четками и дышит так, будто ее истязают, как деву-мученицу, фу, курва старая.

– Пойду-ка я с вами, миссус, – предлагает Нора. – Уж я-то старухины проделки знаю, не дам вас обдурить.

Она ведет нас в лавку на Парнелл-стрит. Увидев маму в американском пальто, лавочница сначала ведет себя очень любезно, но когда мама протягивает ей талон от Общества Святого Викентия, ворчит, что мама не в то время пришла и что по талонам она обслуживает после шести вечера, но на первый раз, так уж и быть, сделает исключение.

– У вас тоже талон? – обращается она к Норе.

– Ах нет, я просто помогаю этой бедной семье отоварить талон в первый раз.

Продавщица стелет кусок газеты на весы и насыпает на него муку из большого куля. Потом говорит:

– Вот вам фунт муки.

– Ой, вряд ли, – говорит Нора. – Маловато как-то для фунта.

– В чем это вы меня обвиняете? – негодующе сверкает глазами лавочница.

– Ах, ни в чем, миссис Макграт, – говорит Нора. – Просто вы случайно придавили бедром газету и не заметили, что она немного съехала с весов. А так, что вы, Господи боже мой! Обвинять в чем-то вас, женщину, которая так усердно молится Деве Марии, что служит всем нам примером?! Ой, вон там на полу не ваши денежки лежат?

Миссис Макграт отсупает от весов, стрелка на них дергается.

– Какие денежки? – недоуменно спрашивает она, потом глядит на Нору и догадывается, что та сделала это нарочно.

– А, не денежки, просто тень так легла. – Нора с улыбкой глядит на весы: – Да, точно, ошибочка вышла, едва ли с полфунта.

– Замучилась я уже с этими весами, – ворчит миссис Макграт.

– Представляю, – отвечает Нора.

– Но совесть моя чиста перед Богом, – продолжает миссис Макграт.

– Конечно, чиста! – восклицает Нора. – И все в Обществе Святого Викентия и в Легионе Марии[38] вами просто восхищаются.

– Стараюсь быть доброй католичкой.

– Видит Бог, вам и стараться не надо, такое уж у вас само по себе сердце доброе. Мальчишек вот конфетками не угостите?

– Ну, я не миллионерша, но вот, держите.

– Да хранит вас Господь, миссис Макграт, уж я знаю, что слишком многого прошу, но может, найдется у вас парочка сигарет?

– Ну, по талону сигарет не положено. Роскошь всякую я тут не выдаю.

– Ну же, не откажите, миссус, а я уж господам из Общества непременно напомню о вашей доброте.

– Ну ладно, ладно, – говорит миссис Макграт. – Вот вам сигареты. Но это в первый и последний раз.

– Благослови вас Господь, – благодарит Нора. – Сожалею, что с весами помучиться пришлось.

По дороге домой мы сворачиваем в Народный парк и садимся на скамейку. Мэйлахи и я сосем леденцы, а мама с Норой курят. Нора тут же закашливается и говорит, что курево ее доконает, чахотка – это у них в семье наследственное и никто еще до почтенного возраста не дожил, хотя в Лимерике и не захочешь до него дожить. Тут, мол, вообще седых почти нет – все или на кладбище, или по другую сторону Атлантики: на железной дороге работают да в полицейской форме разгуливают.