– Вы очень проницательны, сестра.

– Вот, вижу, попала прямо в яблочко!

– Один Всевышний ведает, как ты мудра.

– Не заговаривай мне зубы, отродье противное. Знаю, чем ты ночами занимаешься, знаю. Но и рецепт верный имею, как грех в тебе поубавить.

Агнета настороженно посматривала на Элизу, ожидая, что та скажет дальше.

– Пойдём-ка помолимся вместе, сестра.

Последнее слово Элиза произнесла так, что показалось, что и не человеческая речь его содержит, а шипение змеиное. Затем она схватила юную послушницу за рукав и затянула в свою келью.

Полумрак кельи охватил Агнету, проникая в её душу отголосками грядущих неприятностей. Только несведущий человек мог принять за чистую монету желания Элизы «вместе помолиться». Вряд ли одни лишь благочестивые помыслы руководили опытной монахиней, когда она хватала Агнету за рукав.

В чём другом упрекнули бы Агнету, но не в отсутствии знаний о творившемся за стенами монастыря. Непросто вся сознательная её жизнь, а и вообще, можно сказать, всё существование до этого момента включительно связывало девушку с монастырём.

Немногочисленные дни, проведённые в руках родной матери, не оставили и не могли оставить сколько-нибудь заметного следа в памяти. Впрочем, смутные тени бродили в душе, иной раз пугая своей реалистичностью. Не могла же девушка в самом деле помнить первые дни своей жизни. Или могла?

Тогда способности юной монахини серьёзно бы превосходили обычные человеческие умения. Между тем в глубину собственного существа Агнета не заглядывала, а возможно и боялась заглядывать. Даже для неё оставалось тайной, что она там увидит.

Вместе с тем вокруг все регулярно твердили о порочности девушки, её исконной греховности и неразрывной связи с Противником. Эти слова повторяли так часто, что, порой, сама Агнета начинала в них верить. Но вера её влекла за собой страх, боль и чувство вины, точно, как заповедовали каноны церкви в окружавшем мире.

Другого же мира или хотя бы иной его части Агнета не ведала. Приходилось доверять тому, что имелось вокруг неё, к чему она привыкла за короткую жизнь. Не всегда совпадало желание верить и принуждающая к тому необходимость. Рождалась тяга вырваться, убежать. Но слова мудрых, как их именовали, старших сестёр и матери-настоятельницы удерживали от необдуманного шага.

Часто на исповеди девушка порывалась признаться настоятелю храма, что душа её томится, она чувствует себя иной, нежели остальные насельницы монастыря. Благоразумие и страх грядущего непонимания и особенно жестокого наказания заставляли язык Агнеты неметь. Ничего не слышал исповедник, чего бы нельзя сказать вслух.

Неосторожное признание затихало в груди. Можно же всегда списать его на «противные наущения». Так, собственно, Агнета и поступала. Но, порой, оставаясь наедине, она осторожно приоткрывала дверцу в эту часть души, заглядывала туда и в страхе словно отшатывалась от увиденного.

Бродившие в глубине души тени не имели чёткого вида, который легко распознавался. Пугали они не этим. Страх рождался от неизвестности, притягательной и отталкивающей одновременно. Бурлившая бездна звала, шептала, но Агнета не понимала её, во всяком случае, пока. Будущее же зависело от воли людей, окружавших девушку, иной раз находя отблески в искажённом уродливом лице таких, как сестра Элиза.

– На колени, греховодница!

Элиза вывела Агнету на середину кельи, чуть не доходя до скамьи, на которой спала по ночам. Толчок в спину заставил юную монахиню пасть на колени на грязный пол. В ожидании грядущих испытаний девушка замерла, сложив руки на груди.

Хозяйка кельи сорвала с головы девушки платок. Потом взялась за края ворота рясы, расширила их сдернула одеяние до линии груди, как раз до сложенных в том месте согнутых рук. Обнажилась часть спины и верх острых молодых грудок.