– Ларцева Татьяна Александровна действительно записывалась на четырнадцатое, – начала девушка звонким голоском, – но накануне перезвонила и сказала, что не придет. Я тут же внесла в список Масальскую Юлию Михайловну.

– Почему же ты мне об этом не сказала? – удивился Гуров.

– Я давно уже не говорю вам о таких вещах, – Жанночка заметно смутилась. – А зачем? Ларцева или Масальская – какая разница? Это время не пропало.

– И все же, Жанна, я хочу, чтобы ты меня информировала в таких случаях, – Петр Семенович пристально посмотрел на медсестру. – Для меня разница есть.

Миловидная Жанночка чуть не заплакала:

– Извините меня, пожалуйста, я не думала.

– Ладно, иди, – врач махнул рукой. – И помни: здесь в основном думаю я. – Сказав это, он повернулся к оперативникам:

– Мы удовлетворили ваше любопытство?

– Еще один вопрос, – Киселев задавал его для проформы, заранее зная, какой он услышит ответ. – Вы не знаете, с кем встречалась Татьяна последнее время?

– А почему я должен знать? – удивился Петр Семенович. – Я же сказал, на каком уровне проходило все наше общение. Если вы меня спросите, не рассказывала ли чего по этому поводу Алевтина Николаевна, отвечу: нет. К вашему сведению, с ней я тоже редко виделся и дружеских бесед не вел. А сейчас честь имею откланяться, думаю, теперь у вас действительно все.

«Зато я так не думаю, гад», – подумал Скворцов, выходя из кабинета врача.

Отпустив последнего пациента, записанного на этот день, Гуров отправился на обход. Молодая коллега Шура семенила рядом и заглядывала ему в лицо с откровенным обожанием. Хорошенькая девушка была влюблена в Петра Семеновича, поставила себе целью завоевать его, но у нее ничего не получалось, и она искренне удивлялась, почему. Шурочка была очень миловидна и моложе своего начальника на целых пятнадцать лет. Глупенькой ее никто никогда не называл, и девушка знала: если бы Петр Семенович захотел, у них бы нашлись точки пересечения. Однако он почему-то не хотел. Юная докторша наводила справки на предмет личной жизни Гурова. Он жил один и, по слухам, жениться не собирался. Это могло означать следующее: либо доктор был однолюбом и все еще страдал по бывшей жене, с которой, правда, развелся давно, либо ходил к разным женщинам, решив, что одного брака ему достаточно. Оба варианта в какой-то степени устраивали Шуру. Они означали, что врач не имеет постоянной женщины, к которой питал бы чувства, а это, в свою очередь, давало девушке надежду. Помня об этом, Шура изо всех сил старалась обратить на себя внимание Гурова. Он оставался с ней любезен и корректен, но не более. Шура не знала, что бы такого необычного сделать, старалась как можно чаще попадаться избраннику на глаза, делать маленькие сюрпризы в виде вкусно заваренного кофе с домашним тортом, но все пока оставалось по-прежнему. В данный момент девушка старалась произвести впечатление грамотным и точным отчетом о состоянии здоровья больных.

– Тимофеева пришла в себя, но остается в тяжелом состоянии, – преданно заглядывая в глаза Гурову, говорила она, – все остальные – без изменения.

Проходя мимо одной из палат, молодой врач всхлипнула:

– Петр Семенович, Федотову жалко. Она же совсем молодая была.

На лице Гурова не дрогнул ни один мускул.

– Если хочешь, Шурочка, когда-нибудь стать хорошим врачом, надо учиться не только милосердию, но и черствости.

Заметив на лице девушки искреннее недоумение, врач продолжал:

– Я не говорю, что тебе не должно быть жалко Федотову. Мне тоже ее жаль. Однако надо смотреть на вещи трезво. То, что она умерла здесь и сейчас, – для нее даже лучше.