Капитан Гарсия вышел из-за стойки бара и слегка поклонился. Он решил показать хорошие манеры и учтивость. В конце концов, в жилах у него течет испанская кровь.

– Американские граждане в первую очередь, – сказал он, желая, несмотря на несколько затуманенный алкоголем разум, до конца соблюсти традиционные отношения добрососедства между государствами Американского континента.

Но эти гринго явно ни черта не смыслили в этикете. Они снова принялись вопить что было мочи, и капитан Гарсия, на этот раз глубоко оскорбленный таким неуважением к обычаям, сложившимся в ходе всех революций испанского происхождения и касавшимся взаимоотношений между казнимыми и исполнителями казни, и сочтя, кроме того, что у него украли торжественность момента, на которую он имел полное право, почувствовал возмущение и неприязнь. Напрасно он метал бисер перед этими свиньями, напрасно расточал на них свои прекрасные испанские манеры. Он отдал несколько коротких приказов, и солдаты начали прикладами подталкивать «высоких гостей» к выходу. Несмотря на несколько ощутимых ударов по ребрам, Агги Ольсен продолжал сжимать в руках своего паяца. В суматохе кукла выронила сигару, однако чревовещатель подобрал ее и вставил своему духовному сыну в рот, чтобы тот не стучал зубами.

– Спасибо, мой хороший, – с благодарностью проговорила кукла. – Что ж, идем, наш выход! Такого нельзя пропустить. Я всегда знал, что ты плохо кончишь, Агги. Впрочем, я рад, что наконец-то отделаюсь от тебя. Терпеть не могу чревовещателей.

Мсье Антуан попытался было сопротивляться, но вскоре вместе с остальными оказался за дверью, на залитом солнцем дворе позади кафе, грязно-белые стены которого, казалось, были созданы специально для подобных церемоний. Француз показал бесспорный пример прекрасного поведения перед лицом смерти, одновременно подав сигнал остальным.

– Дикарь несчастный! – вскричал он. – Вы еще услышите обо мне. Больше я вам ничего не скажу. Я покажу вам, как умирает настоящий артист!

Он повернулся к остальным.

– Господа, споемте же нашу лебединую песнь. Пришел час нашего последнего и прекраснейшего выступления. И никакой грязный легавый не помешает великому артисту до конца сохранить верность своему таланту… Да здравствует Де Голль! Да здравствует Франция!

Молодой кубинец плакал, безропотно, с полной покорностью гражданина страны, где расстрелы Батисты благополучно сменились расстрелами Кастро. Конечно, он был необразован, но какие-то начатки исторических знаний были им уже бесспорно усвоены. Он знал, что тут ничего не поделаешь, что остается только плакать, что исторические процессы необратимы. Доктор Хорват, хотя его ум и блуждал в подобии густого тумана, счел, тем не менее, что как христианин и как американец просто обязан утешить этого юношу и показать ему пример мужества и достоинства; думать о себе самом ему не хотелось; ему вдруг пришло в голову, что он ничего не знает об этом молодом человеке, и он испытал жгучую братскую потребность проявить к нему интерес, перед тем как оба они падут под градом варварских пуль. Он дружески коснулся его плеча.

– Ну же, ну, – сказал он ему. – Вознесите свои мысли к Господу.

Он обернулся к Чарли Кану, солдаты тем временем грубо строили их у стены кафе.

– Кто этот бедный мальчик?

Чарли Кан давно уже перешел ту грань, когда еще можно заботиться о соблюдении приличий или думать о чьих-то чувствах.

– Это знаменитый кубинский супермен.

Проповеднику такой ответ показался странным.

– Супермен?

– Да, он может заниматься сексом невероятное количество раз подряд, практически без передышки, – машинально ответил театральный агент хриплым, срывающимся от отчаяния голосом. – Он, так сказать, всегда готов. Знаете, такие сексуальные феномены очень популярны в порнобизнесе.