– Ничего не понимаю, – сказал проповедник соседу – невысокому мужчине с проседью в темных волосах, тщательно подкрашенными усами и галстуком-бабочкой в синий горошек, который облокотился о стойку рядом с ним.

– Должно быть, где-то дальше на дороге произошло нечто такое, чего нам не следует видеть, – сказал Чарли Кан. – Между нами и столицей находится университет, и, возможно, студенты устроили там демонстрацию, что всегда смущает власти, тем более что полиция в таких случаях действует крайне грубо. Они не любят, чтобы при этом присутствовали иностранцы. Это всегда производит дурное впечатление. Появятся отголоски в американских газетах. Знаете ли, несмотря на все наши старания, сказать с уверенностью, что это – демократическая страна, мы не можем.

– Это-то я знаю, – ответил проповедник.

Дверь кафе была открыта, и доктор Хорват увидел, как перед заведением останавливается еще один «Кадиллак», по бокам которого ехали шесть вооруженных до зубов мотоциклистов, что, похоже, указывало на важность перемещавшейся в нем персоны. На солдатах были германские каски и черные мундиры; выделявшаяся на шлемах и рукавах красная молния странным образом напоминала эмблему гитлеровской СС.

– Это не простая полиция, а особые части госбезопасности, – сказал Чарли Кан, и проповедник заметил, что его собеседнику не по себе. – Они подчиняются лично генералу Альмайо. Что-то такое назревает, можете мне поверить. Я знаю эту страну.

Из «Кадиллака» вышла молодая женщина, и после недолгой, но бурной перепалки с одним из солдат тот в конце концов схватил ее под локоть и подтолкнул к входу в кафе. Она остановилась в дверях, выбросила наружу сигарету и сказала солдату по-испански несколько слов явно нелестного свойства, поскольку тот угрожающе поднял автомат, но, впрочем, тут же опустил его. Женщина пожала плечами и потеряла к нему всякий интерес. С первого взгляда на нее доктор Хорват решил, что она американка. У нее был явно англо-саксонский тип лица с выражением той искренней, открытой доброжелательности, которая немедленно ассоциировалась у него с американским жилищем, белокурыми юношами с подстриженными ежиком волосами и университетскими спортивными площадками. Казалось, что незнакомка и сама только что прибыла из какого-нибудь «кампуса», по крайней мере, таково было первое впечатление, которое она произвела на него. Доктор уже собрался было приветливо ей улыбнуться, но, приглядевшись получше, заметил, что она пьяна и держится за стену, чтобы не упасть. Она задержалась на несколько мгновений в дверях, опершись рукой о стену и с вызовом разглядывая присутствовавших, затем нарочито уверенным шагом подошла к одному из столиков, села и закурила сигарету. Она была красива, с тонкими чертами, гармоничность которых говорила скорее о некоторой творческой преднамеренности, чем об игре природы. Восхитительный пухлый рот своими очертаниями свидетельствовал о странной уязвимости: он был беззащитный, как у ребенка. Чуть вздернутый нос и каштановые со светлым отблеском волосы придавали лицу мягкое, нежное выражение. Она достала из кармана очки и принялась, не скрываясь, разглядывать присутствовавших одного за другим, затем снова убрала их в карман. Ей было не больше двадцати четырех лет, и вид этой юной американки, сидевшей здесь закинув нога на ногу и курившей в состоянии явного опьянения, глубоко опечалил доктора Хорвата. Он решил поговорить с ней при первом же удобном случае, расспросить ее о родных и об обстоятельствах, в силу которых она оказалась в таком месте и в таком состоянии.