Когда ребенок рождается, Торри предлагает мне дать ему имя. Я отвечаю, мол, конечно, я дам ему имя, а кто же еще? И объясняю, что назову сына в честь моего отца. Пусть я всего лишь дочь, все равно его будут звать в честь деда.

– А как звали твоего отца?

– Джибриль.

– Что это значит?

По голосу я понимаю, ему понравилось, как нежно и твердо звучит это имя.

– Арабский вариант имени Габриэль. – Я показываю Торри, как это пишется на арабском, что буква ра в середине слова стоит отдельно от остальных. – Как и в моем имени. В этом наши с ним имена похожи.

– Джибриль. Габриэль. Джибриль, – медленно с нежностью тянет Торри. – Оу, да, крошка, мне нравится, – улыбается он.

– Да плевать мне, нравится тебе или нет.

– Крошка, но мне правда нравится.

Он сжимает мне руку, я не противлюсь, а сердце, хоть и трепещет в груди, на самом деле готово ко всему.

Я патрулирую улицы, а сестра с заднего сиденья рассказывает мне о своем парне Джероне. Сворачиваю влево на Карри-авеню – из таунхаусов только что поступил звонок. Домашнее насилие.

– Он славный парень. – Черные глаза Амаль блестят на молочно-бледном лице.

Огромные, все зеркало заднего вида занимают. Мы постоянно возим гражданских – по идее, она и впереди могла бы сесть, но я не предлагаю. Наоборот, говорю, что на заднем сиденье безопасней и что таковы правила.

– Жена утверждает, что муж ее избивает. В доме еще четырехлетний ребенок. Она говорит, его он тоже ударил, – сообщает Джерард по рации.

– Машина сорок пять в пути, я в трех кварталах, – отвечаю я и выключаю рацию, а потом обращаюсь к Амаль: – Ну давай, рассказывай дальше про своего друга.

– Знаешь, если я закончу учебу, это все будет благодаря ему.

– Серьезно? – Сворачиваю на Таунтон-авеню и ищу дом номер двести двадцать пять.

– Он постоянно подтягивает меня по английскому. И это его идея, чтобы я стала историком.

– Здорово.

Я-то думал, учебу она закончит благодаря мне, учитывая, что платил за нее по большей части я.

Вижу дом – двухэтажный таунхаус с фальшивым колодцем на газоне. Ненавижу такие штуки, особенно когда возле них еще бутафорские ведра ставят. Будто кто-то поверит, что эта семейка черпает воду из земли, когда у них прямо на стене торчит электрическая коробка, а за загородкой виднеется блок переменного тока. У бабá тоже такой, только хуже – там еще вокруг резиновая земля, в которую понатыканы пластиковые цветы из магазина «Все по доллару». Фальшивые цветы в фальшивом колодце, используемом как фальшивый цветочный горшок.

В окне гостиной горит свет. А на втором этаже темно.

– Маркус? Мне тут остаться? – робко спрашивает Амаль.

Ненавижу, когда у нее такой робкий голос. Сразу хочется напомнить ей, кто она такая.

– Ага. Окна не открывай и двери заблокируй.

Я вылезаю из машины и иду по подъездной дорожке. Пучки травы повылезали между плоских круглых камней – видно, любят нарушать общественный порядок. На ходу окидываю взглядом улицу. Свет в доме не горит ни на первом, ни на втором этаже. И мне это не нравится.

Я трижды громко стучу в дверь кулаком; наконец она распахивается. На пороге блондинка с красным опухшим лицом. Глаза тоже красные.

– Все нормально, я в порядке, – лепечет она.

Лицо и грудь у нее в веснушках. И рука, которой она придерживает сетчатый экран от комаров, тоже. Вторую руку я не вижу, ее она прячет за спину.

Я показываю на бейдж и объясняю, что к нам поступил звонок.

– Мэм, мне нужно увидеть ваши руки.

Она быстро показывает мне руку и тут же снова прячет.

– У нас правда все хорошо.

– И все же мне нужно задать вам несколько вопросов. – Я улыбаюсь. – Вы звонили, так что я обязан это сделать. Извините.