– Пойдем, сынок, – говорит Па.

Он двигается дальше по направлению к дому, и я иду следом, стараясь отмахнуться от воспоминаний о той ссоре Леони и Майкла – не вносить их с собой в дом, оставить их висеть снаружи, словно туман промозглым влажным утром. Но они упорно летят вслед за мной вдоль следа из капель крови, остающихся в грязи там, где прошел Па, – следа, свидетельствующего о настоящей любви не хуже, чем след из хлебных крошек, который оставляла в лесу Бензель.

Запах жарящейся на сковороде печени оседает где-то глубоко в горле, хоть Па и сдобрил ее сперва свиным жиром. Он выкладывает пахучую печень на тарелку; подлива образует вокруг мяса небольшое сердечко – интересно, Па это нарочно? Я несу тарелку в комнату Ма, но она все еще спит, так что я возвращаюсь с едой на кухню. Па накрывает тарелку бумажным полотенцем, чтобы печень подольше не остывала, а потом принимается нарезать мясо с приправами, чеснок, сельдерей, сладкий перец и лук. К тому моменту, как он ставит все это на огонь, мои глаза уже вовсю слезятся.

Если бы Ма и Па были дома в тот день, когда Леони с Майклом поссорились, они бы их остановили. “Негоже пацану такое видеть”, – сказал бы Па. Ма, наверное, сказала бы: “Ты же не хочешь, чтобы твой ребенок подумал, что ты вот этак с людьми себя ведешь”. Но их там не было. Как ни странно. Они тогда узнали, что у Ма рак, и Па постоянно возил ее по врачам. В те дни они впервые на моей памяти оставили меня на попечение Леони. После того как Майкл уехал с Большим Джозефом, дома стало странно – я делал себе сэндвич с жареной картошкой, а Леони сидела по ту сторону стола, покачивая закинутой на другую ногой, глядя куда-то сквозь стену и выпуская изо рта сигаретный дым, обволакивающий ее лицо, подобно вуали, хотя Ма с Па терпеть не могли, когда она курила в доме. Странно было остаться с ней наедине. Она стряхивала пепел и бычковала сигареты в пустой банке из-под колы, а когда я начал есть свой сэндвич, сказала:

– На вид мерзко.

Слезы после ссоры с Майклом уже высохли, но я все еще различал на ее лице подсохшие следы там, где они стекали по ее щекам.

– Па всегда так делает.

– А что, обязательно всегда все делать, как Па?

Я покачал головой – наверное, она ждала от меня такого ответа. Но вообще мне нравилось почти все, что делал Па, – нравилось, как он держится, разговаривая с кем-то, как он зачесывает волосы назад прямо от лба, а потом прилизывает, становясь похожим на индейца из книжек про племена чокто и крик, которые мы читали в школе. Мне нравилось, что он позволял мне сидеть у него на коленях и водить вместе с ним его трактор за домом. Нравилось то, как он ест – равномерно, быстро и аккуратно. Нравились истории, которые он рассказывал мне на ночь. Когда мне было девять, Па казался мне мастером во всем.

– А так и не скажешь.

Вместо ответа я с силой проглотил кусок сэндвича. Картошка была соленой и плотной, а майонеза и кетчупа я положил маловато, так что куски лезли в горло неохотно.

– Даже звучит мерзко, – прокомментировала Леони. Затушив очередную сигарету в банке, она толкнула ее через стол в мою сторону. – Выкинь.

Она встала, зашла в гостиную, взяла одну из бейсболок Майкла и надела ее, глубоко надвинув козырек на лицо.

– Скоро вернусь, – сообщила она.

Все еще держа в руке сэндвич, я поспешил за ней, протиснувшись через тяжелую входную дверь. Хочешь оставить меня тут одного? – хотел спросить я, но в горле комом встал кусок сэндвича, перекрыв дорогу наружу закипавшей где-то в животе панике. Я никогда прежде не оставался дома один.

– Мама и Па скоро вернутся, – бросила Леони, захлопывая за собой дверь машины.