Ещё он спрашивал меня иногда:

– Вот вы с Антошкой, когда поднимаетесь в горы, вам легко?

Для него путь, по которому мы идём – единственно возможный. Мы – пионеры, первопроходцы, проводники будущих поколений.

Может быть, я поверила бы ему, если бы он не оправдывал войны. В гражданской войне он едва не погиб, но всё же утверждает, что она была необходима.

И когда я пришла к нему с вопросом, наступит ли время без жестоких противостояний, он сказал:

– Когда будет уничтожено всё зло.

– Что же такое зло? – спросила я.

– То, что нам мешает жить! – с восклицательной интонацией отвечал отец.

Но недаром же Эмилия Карловна возилась с нами целый год.

– Значит, если мы мешали Гитлеру жить, для него мы были злом? – спросила я. И если мне кто-то будет мешать, я могу его убить?

Отец снял очки, посмотрел на меня внимательно и крикнул:

– Мать! Поди-ка сюда! Послушай, какие вопросы задаёт наша тихоня!

– Я просто хочу понять, – сказала я маме, – почему люди убивают друг друга.

Она обняла меня, прижала к себе, и столько было в этом жесте понимания, столько памяти об Антоше, которого она очень любила, что я не стала продолжать разговор. Родители сразу переключились на то, как вредно мне сосредоточиваться на сложных проблемах, что мне надо больше гулять и есть витамины…. На том дело и кончилось. А спустя много дней, неожиданно, будто разговор и не прерывался, мама сказала:

– Потому что люди не слышат другдруга.

Моя мамуля! И как ей это удаётся? Может быть, в сибирских деревнях, в одной из которых она выросла в раскулаченной семье, все женщины такие красивые, величавые и мудрые? Отец иногда читает нам вслух материалы для газеты. Как правило, до сих пор я примечаю, главным образом, стилевые погрешности, неуместные словечки, отсутствие связок. Мамуля же, обычно занятая какой-нибудь работой, кажется, едва слушает и никогда не перебивает. Зато в конце, и то не сразу скажет что-нибудь эдакое коротко, будто вскользь, но это считай, приговор публикации. Похвалит мама – отец повеселеет, запоёт «вставай, девки, вставай, бабы, вставай, малые робяты, вставай, стары старики-и, выгоняйте вы скотину на широкую долину, на зелёный на лужо-ок…», то есть творческий успех. Скажет она что-нибудь нелестное, отец вспыхивает, хватает бумаги и удаляется в кабинет, где ещё долго громыхает то и дело отодвигаемым стулом. Наутро, однако, отец привычно целует маму и возносит до небес её кулинарные способности, а это означает, что она была права.

Мамуля поставила точку в моих размышлениях о       профессии. Я решила идти туда, куда звало меня моё сердце. А звало оно меня в город, о котором мечтал Антоша. Я как-то успокоилась, что где-то когда-то я всё равно найду ответы на свои вопросы, но буду искать их не в науках, а в людях.

Я опять полюбила дороги, не боялась ездить по тем местам, где мы бывали с Антоном. Особенно меня тянуло в горы. Оставлю велик внизу, в какой-нибудь крестьянской усадьбе, и – айда!

Мне нравились белые тропы, которые взбирались на залитые солнцем пригорки и пропадали за ними. Это было так маняще! Я всходила на пригорки, но за ними видела другие белые тропы. Одни из них лежали бесхитростно и открыто, пересекая луга с аккуратными стожками сена, другие зазывали в лес с косыми тенями смерек. Не в силах устоять перед этой магией, я шла в лес, где поскрипывающие под ветром вершины поигрывали густо развешанными на них красноватыми шишками. Я уходила дальше и дальше, и часто меня останавливали только синие прозрачные сумерки. Возвращалась я всегда нехотя, словно меня не отпускали неразгаданные тайны гор. На крутых склонах, с таким близким и осязаемым горизонтом, что, казалось, с него можно уйти в небо, под круглой вечерней луной паслись, позванивая бубенцами, жёлтые и чёрные барашки. Зажигающиеся снизу огоньки домов казались горстью брошенных с неба звёзд, и предвкушение будущего с новыми дорогами и новыми открытиями охватывало меня.