Ответственность или не ответственность, но всё-таки мне едва исполнилось двенадцать, а Том – так и вовсе девять. Мысль о том, что придётся вот так запросто выстрелить Тоби в затылок и смотреть, как осколки его черепа разлетаются во все стороны, меня нисколько не радовала. Я велел Том оставаться дома, но она отказалась. Заявила, что пойдёт со мной. Знала ведь, что мне нужен кто-то, чтобы помочь собраться с духом. Так что я не особенно старался её отговаривать.

Том прихватила с собой лопату – хоронить Тоби, – закинула её на плечо, и мы покатили старого пса по дороге; он поначалу поскуливал и тому подобное, но потом затих. Лежал себе смирно в тачке, а мы толкали ее по тропинке: спина у Тоби слегка выгнулась, а голову он поднял и всё принюхивался.

Вскоре он стал принюхиваться всё старательнее, и мы поняли – почуял белку. Тоби всегда по-особому оборачивался и смотрел на нас, когда чуял белку, а потом указывал головой в том направлении, куда хотел бежать, взлаивая своим густым собачьим басом. Папа говорил, так Тоби даёт нам знать, откуда исходит запах, прежде чем мы потеряем его из виду. Ну вот, именно так он и обернулся, и я знал, что́ мне, по идее, надо с ним сделать, но решил пока сохранить голову Тоби в целости.

Мы устремились туда, куда он рвался, и довольно скоро оказались на узкой тропке, усыпанной сосновой хвоей. Тоби надрывался как бешеный. Наконец мы подкатили тележку вплотную к дереву гикори.

На ветвях у вершины резвились две крупные жирные белки – будто бы дразнили нас. Я подстрелил обеих и швырнул в тачку к Тоби, и провалиться мне на этом самом месте, если он тут же не подал знака и не залаял снова.

Непросто было толкать тачку по комковатой земле, но мы всё же толкали, совсем позабыв о том, что должны сделать с Тоби.

К тому времени, как Тоби перестал нападать на беличий след, уже почти стемнело, а мы забрались глубоко в чащу с шестью белками – неслыханный успех! – и вконец умотались.

Хоть Тоби и стал калекой, а я не видал ещё, чтобы он охотился лучше. Похоже, Тоби знал, что его ждёт, и пытался оттянуть неизбежное, загоняя добычу.

Уселись мы под большим старым амбровым деревом, а Тоби оставили в тачке вместе с белками. Солнце садилось за деревья, будто крупная, мясистая перезрелая слива, вот-вот готовая лопнуть. Вокруг нас, точно смутные человеческие фигуры, отовсюду поднимались тени. Охотничьего же фонаря у нас не было. Только луна, а она ещё не взошла как следует.

– Гарри, – сказала Том. – Как будем с Тоби?

– А ему вроде уже и нисколько не больно, – ответил я. – Вон, целых шесть белок загнал.

– Ага, – кивнула Том, – но спина-то у него ещё переломана.

– Есть такое.

– Может, спрячем его где-нибудь тут в лесу, будем каждый день к нему приходить, кормить и поить.

– Не думаю. Так он останется на произвол судьбы. Тут его чёртовы клещи и прочие кровососы заживо сожрут. – Об этом я подумал, потому что по всему телу ощущал укусы и знал, что перед сном придётся некоторое время просидеть у лампы со щипцами – повыдергать их отовсюду, принять керосиновую ванну, затем ополоснуться водой. Летом мы с Том проделывали этот ритуал чуть ли не каждый вечер.

И правда, клещей было так много, такими гроздьями скапливались они на концах травинок, поджидая добычу, что травинки гнулись под их весом. В лесу кишмя кишела кусачая мошкара, особенно если подойти к реке, а голодным зудням не было счёта. А иной раз на закате в воздух поднимались такие комариные полчища, что, казалось, из поймы вырастает чёрная туча.

Чтобы уберечься от клещей, мы обвязывали вокруг лодыжек пропитанные керосином тряпки, только не сказать чтобы это особо работало, разве что сами эти тряпки паразиты действительно не трогали. Клещи пробирались на одежду, а там и под неё и к ночи уютно обустраивались в самых интимных уголках тела – упивались там кровью и оставляли красные волдыри.