Ленка наша, секретарша, уродливая стриженая зануда, как-то проболталась (она жутко напилась с полбокала шампанского, когда отмечали старческий праздник Восьмое марта), что все Барынины мужики были полное говно, а второй муж вообще. Что-то там такое ужасное у них произошло, дура Ленка только закатывала свои маленькие глазки и тяжело вздыхала, как Дарт Вейдер из «Звездных войн». Когда он уже в маске красовался. А потом побежала в туалет тошнить, это я снова про Ленку, дорогой молескин, не подумай чего лишнего.
– Опять ешь?
– Ну, допустим, ем.
– Скоро в дверь не пролезешь. Никогда не видел, чтобы девушки столько ели. Это аномалия какая-то.
– Тебе супа жалко? Жадина-говядина, соленый огурец.
– Что за вздор. Разумеется, мне не жаль супа. Тем более что завтра Петровна его вылила бы в унитаз. Он съедобен только свежесваренный, знаешь ли.
– А мне нравится.
– Не сомневаюсь. Удивительно прожорливое существо. У пэ эс.
– Я в бабушку.
– В бабушку из Похвистнево?
– Какого еще Похвистнево? Да мне похвистнево на ваше Похвистнево.
– А откуда? Господи.
– Из Сызрани.
– А, извини, пожалуйста, ты, должно быть, страшно оскорблена моей ошибкой.
– Можно я поем?
– Господи… Голодающее Поволжье…
– Очень ты сейчас остроумно сказал.
– «Очень ты сейчас остроумно сказААл…»
– Дразнится еще!
– Ты оригинально разговариваешь. Повышаешь тон к концу фразы. Как будто бы каждый раз задаешь вопрос. Такой милый акцент. Чисто сызранский? Че эс?
Прости, дорогой молескин, я ведь хотела про знакомство с Любимым, а застряла на блюющей Ленке и еще этот «чисто сызранский» приблудился. Че эс. Пока я добиралась до офиса, я еще прихватывала сколько-то там минут сна стоя в метро и в результате выглядела дико: заспанное лицо в каких-то вмятинах и глаза-бойницы. В тот день у меня еще промокли ноги, разболелось горло, я пыталась постоянно откашляться – и бесполезно. Так вот, плелась и мечтала о горячем чае и сухих носках, но никак не о встрече с Любимым, а он взял и встретился. Сидел буквально на моем рабочем месте незнакомый мужчинка и пил горячий чай из моей чашки. Я, конечно, как три медведя: кто спал на моей кровати и сломал ее? «Это моя чашка», – сказала я хрипло. «Пожалуйста», – он нисколько не спорил, встал, протянул мне чашку к губам, немного наклонил, и я глотнула чаю, крепкого, горячего и с лимоном. А Любимый (ну, впоследствии Любимый) засмеялся, подергал меня за прядь грязноватых волос и написал на квадратном листке от блока с корпоративной символикой свое имя и телефон.
Потом он куда-то делся. Примчала Барыня, а до того времени она наверняка визжала в компьютерном центре, у дизайнеров, потому что четверг такой особенный день, когда выгоняют пленки, никто ничего не успевает, и Барыня визжит. Понимаю, дорогой молескин, тебе про пленки совсем неинтересно, ха, вот и мне тоже. Я допивала чай, говорила сама себе: таких светлых глаз не бывает, таких светлых глаз не бывает.
Мимо пронеслась Ленка со стеклянной пепельницей в руках, потом с той же пепельницей, полной варенья. Барыня пьет кофе и ест варенье из клубники, это всем известно.
– Что это с тобой была за Ксюша, откуда ты берешь этих ужасных девочек?
– Ксюха классная, ты что!
– А главное, очень умная. Она уверена, что Косово – это район Москвы.
– А что, разве не так? У тебя телефон звонит, кстати.
– Я слышу.
– А почему не отвечаешь?
– Не твое дело, любовь моя. Я отвечаю. Алло. Привет. Сплю уже, да. Ничего страшного. Да. И тебе – спокойной ночи. Эс эн!
ж., 45 л.
Мобильные телефоны – огромное зло. Знать, что я могу позвонить Ему в любой момент, это невыносимо. Меня бы более порадовали объективные препятствия. Я бы успокоилась и занялась делом, просмотрела бухгалтерский отчет или прочитала, наконец, новый договор с арендодателем. Сейчас я снова наберу Его номер, и снова Он будет недоступен, а так даже лучше, потому что сказать мне нечего.