Дуновенье ветерка —
Дунюшка… Дуняша…
«Мне снится дом, где нынче к непогодине…»
Мне снится дом, где нынче к непогодине
Половиками выстланы полы,
Где запахи аниса и смородины
Сродни навеки запаху смолы.
Где, ещё дедом втиснутый в простенок,
Мои рубахи сохранил комод.
В углу висят иконы, а на стенах
Семейных фотографий хоровод.
Где мать одна, сложив худые руки,
На табурете в комнате сидит
И под метели неуёмной звуки
В ночную тьму тревожную глядит.
Укрыты шалью худенькие плечи,
А на столе – мерцающий ночник…
И снится мне грядущей нашей встречи
Неповторимый и прекрасный миг.
«Скоро соберусь я и последую…»
Скоро соберусь я и последую,
И поеду – даже плохо верится! —
Вновь туда, где матушка последыша
Ласково баюкала, как первенца.
Как она меня любила, холила!
Сказки мне рассказывала вечером…
Так любила, что уже до школы я
Помогал семье, а не бездельничал.
Своего последыша из города
Скоро встретит мама, выйдя из дому.
Скоро, скоро задышу я молодо,
Заготовлю дров, поправлю изгородь.
Даже и не верится, что встречусь я
С красотой мещерскою, неброскою,
Где так лунно и так звёздно вечером
Над рекой и рощею берёзовой.
««Ты не спи на закате…»
«Ты не спи на закате! —
Тормошит меня мать. —
Мне тревожно, сынок,
Я боюсь, понимаешь?
Ну проснись же, пора,
Мой хороший, вставать!
На закате не спят —
Неужели не знаешь? —
Это что же за вид!..» —
«Ах, а я и не помню,
Как заснул на диване!
Ты скажи, отчего
Голова так болит?..»
Полусонный, встаю
И пиджак надеваю.
Выхожу на крыльцо —
Там в полнеба закат!
Я заката огромней
Не видел, не помню.
Он на соснах могучих
Кроваво распят,
Он рекою течёт
По зелёному полю…
«Не грусти, дорогая,
И не верь в чудеса,
Что навеки уснуть
На закате возможно.
Просто, мама, к ненастью
Так красны небеса,
И болит голова,
И на сердце тревожно».
«Собери ты мне наскоро ужин…»
Собери ты мне наскоро ужин,
На плите разогрей чугунки.
Вновь я северным ветром простужен,
Налетающим из-за реки.
Возле печки, натопленной жарко,
Отогреется быстро спина.
От хворобы спасёт меня чарка
Твоего золотого вина.
За отца, что давно на погосте
Спит, ладони сложив на груди,
И за сына, пришедшего в гости,
Ты немного сама пригуби.
Вот метель налетела, как птица!
Не с того ль так тревожна душа?
Я хочу в этот вечер забыться —
Больно брага твоя хороша!
Мама, мама, ведь я не ребёнок.
Что ты плачешь? Никак не пойму!
Ах, не ты ли учила с пелёнок
В жизни всё разрешать самому?
Мама, мама, не хмурь свои брови!
Лишь забрезжит предутренний свет,
Всепрощающей силой любови
Буду вновь я, как прежде, согрет.
«Вот и снова, мама, я с тобою…»
Вот и снова, мама, я с тобою.
Кто ещё поверит и простит?
Крошкою кирпичной, бузиною
Самовар начищенный, блестит.
Фыркая, пыхтит он, подбоченясь,
Надо его снова доливать.
На столе – домашнее печенье.
Значит, долго будем чаевать.
Самовара вновь остудим душу…
Что-то не выходит разговор.
Я твоё молчанье не нарушу,
Слова не скажу наперекор.
За окном берёзовые ветки
Протянули к дому две руки.
Как твои скрипучи табуретки!
Как чисты твои половики!
Как они стары!..
Ну что я плачусь?
Перед кем?
И на кого сердит?..
Всё равно ведь не переиначусь.
Мама понимающе глядит.
В гости приезжаю я не часто,
Но она не жалуется, и
Снова смотрит, будто безучастно,
Видит руки нервные мои.
И пальто поношенное снова,
И худая обувь скажут ей
Много больше, чем улыбка, слово.
Ничего не скрыть от матерей.
«На руке колоть не буду…»
На руке колоть не буду,
Чтобы знал весь белый свет:
«Мать родную не забуду»,
«В жизни счастья больше нет».
В бане сельской и районной
И в московских Сандунах
На груди на уголовной
Я наколки видел – ах!
Пальмы, море и корветы,
Горы, розы, факела,
Томных женщин силуэты,
Сердце, ножик и стрела,