Мы всё-таки, я верю, исцелим
Свои сердца и страждущие души.
«Дорожный плащ ещё советских лет…»
Дорожный плащ ещё советских лет.
Как водится, присяду на дорожку.
Я еду. Я купил уже билет,
Я у соседей оставляю кошку.
Я так давно мечтал об этом дне,
Чтоб наступил он, радостен и светел,
Чтоб вёрсты полосатые одне,
Как молвил Пушкин, и попутный ветер.
Одна беда – в попутчиках балбес
Привязчивы – совсем ему не спится.
И всё-таки мне мил полночный рейс,
Ведь новый день в дороге народится.
Я еду. Небо начало синеть,
А на востоке занялось медово.
Волнуюсь до мурашек по спине,
Не верится, что скоро буду дома.
Я шлю привет берёзе и сосне,
Осину привечаю – непоседу.
Я еду, еду. Помолчи, сосед,
Не отвлекай, читай себе газету.
Да, в сотый раз устроили теракт.
Да, мы живём меж миром и войною.
Ты не мешай окно мне протирать
И любоваться милой стороною.
Сосед ворчит: «Паришь на воздусях!
Теракт устроить – это как два пальца…
А между тем вон та, что на сносях,
Вполне шахидкой может оказаться!..»
Меня соседу не дано понять.
«Молчи, сосед! Любуйся на дорогу.
А быть чему, того не миновать.
Ещё, как видишь, едем, слава Богу…»
«Село как село. И означу его я числительным…»
Село как село. И означу его я числительным —
Россия огромна! – означу числом семизначным.
Летую в селе и озоном дышу очистительным.
Здесь места хватает и нам, и строениям дачным.
Сажаю картошку. Родник посещаю с бидонами.
Водичка вкусна. Для питья хороша и засолки.
Рыбалю на зорьке. Пинг-понгами и бадминтонами
Я не увлекаюсь и не посещаю тусовки.
Весною сады здесь наряды несут подвенечные.
Здесь утренних зорь и вечерних чудесны румянцы.
Здесь есть старожилы и пришлых в избытке,
конечно же.
Представьте себе, есть чеченцы и даже афганцы.
Ты здесь поживи и подметишь обидные мелочи.
Вот кто-то уже с петухами проснулся до свету.
Он вечно в делах, а другие живут, не умеючи
Ни сеять ни жать, и стремления к этому нету.
Я всё ещё смею Россию, как прежде, могучею
В стихах называть… Вы куда, журавлиные стаи?
С пчелиной семьёю и с развороченной кучею
Жилья мурашей тебя сравнивать не перестали.
Со временем всё отчеченится, всё отафганится,
И злоба исчезнет. У всех будут добрые лица.
Всё скоро должно утрястись, как сейчас,
устаканиться,
С высоких трибун говорят, на родимой землице.
«Июль-сенозорник, грозой и жарою ошпаренный…»
Июль-сенозорник, грозой и жарою ошпаренный,
Шалит в огороде и клонит созревшие нивы.
Приписан к Николе, оврага Никольского парень, я
Сменил местожительство и проживаю у Нины.
Живу-поживаю в дому у оврага Успенского,
В огромном дому, здесь и полк разместится поротно.
На днях прочитал пастораль англичанина Спенсера.
Они недурны, стихотворные эти полотна.
Люблю тишину, и о ком там сейчас в телевизоре
Убойный идёт сериал, я не ведаю это.
В дому у меня, командира словесной дивизии,
Свой угол имеется – столик и два табурета.
Ходил за грибами край леса, где тихая старица.
Сидел на пеньке, всё смотрел на посевы гречихи.
Вчера навестил меня Влас, что всегда заикается,
А следом, узнав о приезде, зашёл Ермачихин.
У Жени не речь, а стрельба, пулемётная очередь.
Торопится очень, слова произносит нечётко.
Я им рассказал о делах и, конечно, о дочери,
Что стала замужней и мне подарила внучонка.
Нас Нина, поскольку жара, накормила окрошкою.
Листва от жары вся местами окрашена хною.
Когда свечереет, свою пастораль у окошка я
Продолжу писать, очарован родной стороною.
«Ох и ругались вчера поутру две товарки…»
Ох и ругались вчера поутру две товарки!
Разгорячились, за словом в карманы не лезли.
Не уступали друг другу, на брань тороваты.
Как эти ссоры молодок милы и прелестны!
Слушая брань, – это чья ж сторона здесь повинна,