«Труженик»

Сосед подо мною – великий труженик.
Он рук не покладая, работает на фабрике мебельной,
Однако, платят ему не так чтобы много.
Поэтому он, обладая здоровьем, со сном не считаясь,
Прихватывает с фабрики – так, пустяки,
ненужные доски, фанеру и гвозди,
чтоб сделать, к примеру, стул на продажу.
А что тут худого? Своими руками
он делает стулья – прослужат века.
И всё б ничего – только делает ночью,
где гвоздь забивает он в голову мне.
Так каждую ночь – не неделю – годами
семейный бюджет столяра всё растёт.
А то, что сосед наверху ненормальный
и требует шум прекратить до утра, —
ну что он звонит и несёт ахинею?
Ещё православный, а нету терпенья…
Подумаешь, ночью стучат молотком!
А. Раков – после безсонной ночи

С добрым утром, Михаил Иванович!

…И всё-таки после долгих поисков я нашёл то стихотворение:

В жизни по-разному можно жить.
В горе можно. И в радости.
Вовремя есть. Вовремя пить.
Вовремя делать гадости.
А можно и так: на рассвете встать
И, помышляя о чуде,
Рукой обожженною солнце достать
И подарить его людям!
Сергей Островой

Сварен суп. Пора делить приварок

Холодища нынешнего февраля. Захожу в обшарпанный подъезд дома № 17 на Бронницкой, где удержалась пока редакция. На площадке стоит у батареи бомж – сразу видно по затасканному мешку-имуществу – греется. «Пойдем, хоть чаем напою», – поднимаюсь на третий этаж. Нашлась ему в пост мандаринка и несколько кусков хлеба. Одет прилично, лицо не старое, не испитое, с бородкой. Съел, попил чая с сахаром, не благодарил – видно, привык, что должны помогать. «Так что случилось-то?» – не удержался я. «Милиция в Гатчине паспорт отобрала; если продержат меня так полгода, пятьсот тыщ получат», – на полном серьезе отвечает. «Да что ты мелешь – твоя жизнь сейчас копейки не стоит». Продолжать разговор было безсмысленно. «Хочешь заработать – я газет на продажу дам, нам ничего не надо, а у тебя их разберут из жалости». «Да я при «Армии спасения», они и кормят, и одевают». Это он правду говорит. Я ушел в комнату, и он незаметно исчез.



Припомнил другой случай, когда чуть не взял бомжа на работу курьером, но на второй же день он напился за деньги от проданных газет. И еще долго я отбивался от него и его дружков, рвущихся «помочь» редакции. Больше не стану вспоминать. Одно скажу: у большинства этих опустившихся людей напрочь искажено сознание. Дай им денег на жизнь, с жильем устрой, работенку предоставь – все едино бросят и уйдут шляться в мороз, по подвалам, с риском быть забитыми насмерть молодой шпаной ради тренировки ударов или своими же в пьяной драке. Никак не могу взять в толк, что движет этими нестарыми и внешне способными к труду людьми? И еще странность – всегда они в одиночку, редко вдвоем, разве что с испитой подругой. Только человек с нездоровой психикой может выбрать такую тяжелую и опасную жизнь. Или одержимый бесом.

Человек погибал на глазах,
по наклонной катился куда-то.
Мать давно пребывала в слезах:
«Может, в чем-то и я виновата?»
И сестра волновалась, и брат,
предлагали поддержку и помощь.
Не хотел он, катился как в ад,
как в подполье по жёлобу овощ.
И подруги его, и друзья
дружно руки тянули: «Возьми же!»
Он не слушал их, мимо скользя,
устремлялся все ниже и ниже.
Нонна Яворская

Шесть лет прошло со дня выхода в свет первой книги «Былинки», где я писал о солдатах-инвалидах, стоящих в переходе метро на Невском. Сколько воды утекло за эти смутные годы, а они по-прежнему клянчат деньги по вагонам. Я лица их наизусть знаю, только сзади певцы в форме на своих двоих пристраиваются, а вожак прежний – без одной ноги. Неужто всю жизнь взялись попрошайничать? Неужто без ноги работы не найти? Да не желают они работать, раз легкие деньги ручейком сердобольная Россия в их жадные руки льет. Это порода такая, или профессия – кто их разберет… Сидит в инвалидном кресле с распухшей рожей, никогда он в армии не был, не знает, чем портянка пахнет, а тельник из-под камуфляжа выглядывает.