Эта речь вызвала бурную реакцию толпы, крестьянского оратора подхватили на руки, донесли до его телеги, где сидела его сморщенная жена, обливаясь слезами. В мае мы собрались на квартире одного товарища, недавно вернувшегося из ссылки. Нас было человек двадцать, в основном мы уже знали друг друга: Штейнгауз, Ольшанский, Мальчиков, Миронов, Хуторок и другие. За столом сидела солидная, красивая дама. Это была Серафима Ильинична Гопнер, старейший член РСДРП. В 1916 году она вернулась в Россию из эмиграции, ее сразу арестовали и отправили в ссылку. К моему удивлению, рядом с Гопнер сидела Соня Солнцева, одетая в длинное черное платье с белым воротничком. Оказывается, Соня выполняла роль секретаря нашего собрания. Гопнер сделала большой доклад о положении в стране после Февральской революции, о двоевластии, о Ленине и Апрельских тезисах, о социальной сущности революции и новом этапе в рабочем движении, критиковала меньшевика Мартова и «соглашателя» Плеханова. Гопнер излагала свои мысли четко, мне было почти все понятно, кроме критики Мартова и Плеханова, а также кое-чего из Апрельских тезисов Ленина. Я тогда еще не разобрался в разногласиях между меньшевиками и большевиками, знал, что с царским самодержавием боролись люди самых различных политических взглядов, антимонархический фронт охватывал почти все слои общества. На нашем собрании было решено создать в Екатеринославе Союз социалистической молодежи, усилить работу среди интеллигенции и в воинских частях. В отличие от дореволюционного времени, на сей раз мы вышли на улицу всей группой. Ко мне сразу подошла Соня Солнцева. Пока она сидела рядом с Гопнер, лицо у нее было очень серьезное, она ни разу не взглянула в мою сторону. А теперь она улыбалась, ее огромные глаза лучились теплотой и радостью. Когда мы вышли на улицу, Соня запросто взяла меня под руку, и я сильно покраснел. Она заметила мое смущение, посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «А ты, Гришутка, еще краснеешь, как красная девица». Я нахмурил брови и нарочно пытался скрыть свое чувство к ней, но мне это плохо удавалось. Я попытался говорить с Соней на отвлеченные темы, о стоящих перед нами новых задачах. Но Соня меня прервала и заявила, что у нее 24 мая день рождения и она надеется видеть меня у себя дома и познакомить со своими родственниками. Это приглашение меня и обрадовало, и взволновало. За 17 лет моей жизни я никогда не отмечал дня моего рождения, эту церемонию я считал барской причудой и выражением самовлюбленности. Я заявил Соне, что на день рождения не приду. Соня назвала мой отказ «мещанским самолюбием». Она любила каждый поступок человека уложить в какую-то принятую ею стандартную формулу. Эта ее черта всегда вызывала у меня раздражение. И в этот раз мы расстались довольно холодно, хотя Соня мне, безусловно, нравилась, и я часто ловил себя на том, что любуюсь ею.

После собрания с участием Гопнер мне пришлось выступать в механическом цехе Брянского завода. Я в основном передал то, что услышал на собрании от Гопнер. После моего выступления меня вызвали в управление завода и заявили, что я выступаю против революционного Временного правительства и защищаю группу «политических интриганов». А главный механик завода заявил, что Ленин и Бронштейн (Троцкий) – евреи и хотят разрушить Россию. Я ответил, что это грязная клевета подлецов и покинул контору.

А вскоре мне опять предстояло выступить, теперь перед группой молодежи. Был чудный майский вечер, летучие мыши носились прямо над головой. Акации издавали терпкий запах. С группой рабочих, вошедших в Союз социалистической молодежи, мы пришли в гимназию на Чечеловке, где был назначен митинг учащихся. Председатель собрания, гимназист, одетый в красивую шинель с золотыми пуговицами, делал доклад. Он заявил присутствующим, что они собрались, чтобы выразить свое полное доверие Временному правительству и сказать свое «нет» большевикам, пытающимся вернуть Россию к временам террора Французской революции. После речи председателя в таком же духе выступили другие гимназисты и два студента. Я попросил слова. Мне задали вопрос: кто я такой и от имени какой организации я хочу выступать? Я ответил, что я гражданин свободной России и собираюсь высказать свое личное мнение. Я начал свою речь с того, что Временное правительство состоит из бывших помещиков и капиталистов, что оно настаивает на продолжении войны и поэтому не представляет интересы народа. В зале поднялся невероятный шум, свистели и требовали, чтобы я прекратил свою болтовню. Я продолжал говорить, стараясь перекричать разбушевавшихся сыночков местного дворянства и торговцев. Председатель подошел ко мне вплотную и схватил за рукав рубашки. Меня это страшно возмутило, я рывком подскочил к свободному стулу, схватил его за ножку и занес над головой председателя. Это оказалось сигналом для моих товарищей. Они все бросились на подмостки и стали расшвыривать по сторонам сидевших в президиуме. В зале началась драка. Несколько десятков гимназистов покинули зал. Стало тихо. Я выступил и опять повторил то, что услышал от Гопнер. Я заметно волновался, сердце у меня колотилось. После окончания речи раздались хлопки, а мои товарищи бросали в зал лозунги: «Долой капиталистов! Да здравствует Совет рабочих и солдатских депутатов!» Мы запели «Марсельезу». Пели с большим пафосом. Все в зале встали. Большая группа гимназистов присоединилась к нам. Тут же мы решили составить список для вступления в Союз социалистической молодежи. Записалось 31 человек. Решили собраться 25 мая на берегу Днепра, недалеко от Потемкинского парка. После курьеза в гимназии, распрощавшись со своими товарищами, я решил пройтись по Пушкинской улице, чтобы успокоить нервы. Признаться, я был сильно взволнован. Присел на скамейку, чтобы отдать себе отчет в случившемся. Снова упрекал себя за горячность. Можно было просто отшвырнуть руку председателя и нечего было хвататься за стул. Задал себе вопрос: «А что бы случилось, если бы я опустил стул на голову этого прилизанного гимназиста?» Задумавшись, я не заметил, как на мою скамью присел Штейнгауз. Я повернулся и увидел улыбающееся лицо старого приятеля, с которым мы давно уже не встречались. Надо признаться, что я весьма обрадовался этой встрече. Мне сразу пришла в голову мысль: «Вот с кем я могу поделиться своими сомнениями». В лице Штейнгауза я видел молодого человека, умного и эрудированного. Он был только на год старше меня, по классификации толстовского Николеньки относился к людям comme il faut. Я просил Штейнгауза прийти на сходку социалистической молодежи 25 мая у Потемкинского парка на берегу Днепра и прибавил, что головы работают лучше под открытым небом. Эсаул Штейнгауз с восторгом принял мое предложение и одобрил выбор места. Почему-то сходка, назначенная у Днепра, меня очень тревожила. Перед рабочей массой мне было легче выступать, эта среда была мне близка с самого детства. Другое дело выступать перед интеллигенцией – я решил заранее основательно подготовиться, чтобы не ударить лицом в грязь. Прежде всего я отправился в библиотеку, чтобы прочитать последние номера газет и быть в курсе новостей. Особенно меня интересовали газеты «Русское слово», «Киевская мысль», «Приднепровский край». Я понимал, что недостаточно пользоваться лишь газетным материалом, необходимо критически осмыслить сообщаемые факты и обзоры. Мой «теоретический» опыт ограничивался приблизительным знанием Герцена, Чернышевского, Белинского, Плеханова, стихотворений Некрасова. Но все они были скорее кабинетными публицистами, а не организаторами масс. Чтобы украсить свою речь, я даже решил воспользоваться мифами Древней Греции, а также речами таких исторических лиц, как Перикл, Демосфен, Цезарь и Брут. Молодые ораторы всгда любят блеснуть своей эрудицией. После Февральской революции много появилось доморощенных Демосфенов и Цицеронов, не скрою, что и мне хотелось овладеть красотой речи.