Валентин несколько раз звонил в справочную роддома, чтобы снова и снова с замирающим сердцем услышать: «Мальчик, три пятьсот, пятьдесят пять сантиметров». Через неделю, принимая от медсестры тугой сверток, перевязанный голубой лентой, он так разволновался, что сел в такси, не дожидаясь, когда выйдет жена, и едва не уехал с ребенком без нее.

Жизнь покатилась по прежней колее. Таня все так же скандалила из-за денег, обзывала мужа квашней и настойчиво требовала избавиться от макета:

– Ребенку нужна отдельная комната!

Однако музей не спешил забирать подарок – то ремонт затягивался, то в концепцию выставки забыли вписать поход Пугачева.

Мальчик рос спокойным и очень похожим на отца – светловолосый, пухленький, послушный. Большие карие глазищи достались ему от матери, но ее горячности в них не было.

Валентин с радостью взял на себя большую часть родительских забот. До работы он успевал съездить на молочную кухню, переодеть, накормить сына и посадить в манеж, где малыш дожидался, когда проснется его мама – Таня долго спала.

Ничего не изменилось, и когда Димка пошел в детский сад – утром так же отец собирал и отводил сына, вечером забирал.

Четыре года пролетели как один день.

…Приближаясь к детскому саду, Валентин услышал звонкие крики, смех ребятишек и улыбнулся – эти звуки вызывали в нем умиление.

Воспитательница удивилась:

– Разве Татьяна Сергеевна не предупредила, что сегодня сама заберет Диму?

– Нет… Да… Когда?

Валентин встревожился. Впрочем, не сильно. Может, в школе танцев занятия отменили. Но почему Таня не позвонила?

Он быстро шел по улице, убеждая себя, что ничего страшного не случилось. Таня и Дима ждут его дома. Возможно, сегодня они поужинают все вместе, чего в их семье уже давно не случалось. Он взбежал на второй этаж, отпер дверь. Тесная прихожая выглядела просторнее… Присмотрелся. Исчезли Танины вещи и Димкин велосипед.

Не раздеваясь, Валентин прошел дальше. Открытый шкаф, разбросанные игрушки… Он понял: Таня от него ушла и забрала сына. Дверь в «нору» оказалась распахнутой настежь. Валентин вошел, включил свет и замер, не в силах впустить в сознание представшую перед ним картину: на фанерной основе вместо уникального пластилинового макета красовался бесформенный пестрый ком с торчащими из него там-сям проволочками многочисленных каркасов.

Десять лет жизни Валентина Квашнина, десять лет научных изысканий и кропотливого труда были безжалостно смяты и валялись перед ним грязной уродливой глыбой.

Валентин опустился на стул, прижал ладони к лицу и зарыдал.

Уже стемнело, когда он очнулся.

Странный покой охватил его. Словно внутри все застыло, оцепенело. Все, кроме сердца, в котором билась одна живая жилка. Одна очень тонкая, но полнокровная частица Валентина в ритме пульса выстукивала короткое слово «сын».

Избегая взглянуть на останки макета, Валентин погасил в «норе» свет и плотно закрыл дверь с чувством, будто похоронил за нею всю свою прошлую жизнь.

Записку, написанную почему-то красным карандашом, он обнаружил на кухонном столе: «Я ненавижу тебя! Я подала на развод. Сына я забираю, чтобы не вырос квашней, как ты. Квартиру разделим потом. Я пока поживу у мамы». Похоже, карандаш, сломался: в конце вместо точки – красные крошки, словно капельки крови.

«Пишет так, как будто ребенка у нее нет – я, я, я», – вздохнул Валентин и набрал в смартфоне поиск: «расписание электричек». Ближайшая в сторону Морокино уходила через час.

Надо предупредить на работе. Димку нельзя вести в детсад, Таня опять его украдет… Вера! Она поможет.

Валентин набрал номер Перовой.

– Это Квашнин. Извини, что поздно.