Наум и Каролина Кауфманы испуганно взирали на меня из дальнего угла коридора. Одно дело наблюдать за злобным Гроулером с верхнего этажа, и совсем другое – когда этот тип, обладающий харизматической звериной внешностью, возникает прямо перед тобой после того, как разнес в щепки входную дверь. «Ваше место – в вольере для хищников!» – сказали мне однажды поборники «реал-технофайтинга с человеческим лицом». Судя по взглядам Кауфманов, они думали обо мне в том же ключе.

Мне представилась возможность познакомиться с остальными членами семейства дяди Наума. Точнее, с Каролиной Кауфман, которая оказалась вовсе не женой Наума Исааковича, как я ошибочно предположил, а была его дочерью: довольно привлекательная молодая особа с черными кудрявыми волосами до плеч. Все, что я до сего момента знал о ней со слов отца, так это то, что она была стеснительна и не любила принимать у себя незнакомых гостей. Неизвестно, что подразумевал под стеснительностью ее отец, но я почему-то представлял стеснительных девушек немного иначе. Румянец скромности на лице Кэрри разглядеть было сложно не потому, что девушка обладала смуглой кожей, – он там попросту отсутствовал. Когда же у Каролины прошел испуг, она уставилась на меня со снисходительностью терпеливой мамаши, чей озорник-сынишка учинил очередное хулиганство. «Мамаша» словно решала, следует ли портить себе нервы и устраивать шалопаю взбучку, если проку от этого все равно не будет. Кого и стеснялась дочурка Наума Исааковича, так, вероятно, только папу, но точно не меня.

Вблизи и с высоты моего капитанского роста дядя Наум выглядел намного миниатюрнее, чем показалось вначале. Его холерический темперамент становился заметен с первого взгляда. Глаза Кауфмана бегали, он постоянно вертел головой, а на лице его за несколько секунд отображалась столь разнообразная гамма чувств, что определить, какое из них владело Наумом Исааковичем в настоящий момент, я затруднялся. Кауфман то угрюмо хмурил брови, а через миг уже улыбался, то озадаченно морщил лоб или, воздев глаза к потолку, начинал цокать языком, после чего многозначительно сощуривался и прикусывал губу. Руки дяди Наума все время находились в движении, словно искали, за что бы ухватиться, а ноги постоянно пританцовывали. Поначалу я списал это на неловкость хозяина перед гостем и последствия от пережитого шока, однако потом понял, что в таком возбужденном состоянии Кауфман пребывал практически всегда. Непоседливость была присуща ему от природы, как мне – свирепость.

– Ничего-ничего, я потом все починю, мне не привыкать, – затараторил Наум Исаакович, пытаясь помочь мне оттащить вышибленную дверь к стене прихожей. Я деликатно отстранил его, но он все равно подскочил и успел подержаться за край двери, пока я волочил ее по ковру. Помощью это, конечно, назвать было нельзя, разве что моральной.

– Правильно его Гертруда назвала: натуральный троглодит, – с холодной усмешкой вымолвила Каролина вместо приветствия.

– Кэрри! – притопнув ногой, шикнул на нее отец, и не успел я моргнуть, как он уже улыбался мне широкой гостеприимной улыбкой: – Не обижайтесь на нее, капитан, это она не со зла. Такой моя Кэрри человек: что думает, то и говорит. Прямая и честная. Вся в маму пошла, Стефанию Леонидовну, покойся она с миром. Стефания Леонидовна тоже любила высказывать правду в глаза, и не иначе. Так что у Кэрри это, можно сказать, в генах. И не представляете, капитан, как тяжело ей, бедняжке, жить на свете…

– Папа, прекрати!.. – осуждающе сверкнула глазами дочь, и я поспешил вмешаться, дабы ликвидировать назревающий семейный конфликт в зародыше.