– Торопиться некуда. Туристы будут на месте после обеда, не раньше. Бизьен сказал, в четыре… Ты покормила Барона?

– Да. И помыла.

– Много было приношений?

– Не очень. Две женщины принесли цыпленка, просили исцелить их от бесплодия. Приходили рыбаки коснуться Барона, но сказали, что приношения будут потом, если улов окажется хорошим.

– Не позволяй касаться его задаром. Знаю я этих жуликов! Пусть платят вперед, если хотят, чтобы такой великий тики, как Барон, послал им удачу. А то им только дай волю!

Кон обнаружил человека, впоследствии прозванного Бароном, в лощине неподалеку от Матаиеа, там, где когда-то находилось мараэ[22], о котором рассказывает Бордас в “Украденных богах”. Лощина тянется через горы, заросшие пальмами, банановыми деревьями и плюмериями по самую макушку Орохены. Барон одиноко сидел посреди диких дебрей на высоте шестьсот метров над уровнем моря и созерцал остров Муреа, окутанный в предзакатный час флером сиреневой дымки. Никогда прежде Кон не встречал этого господина, и было абсолютно непонятно, как он сюда попал: дорога проходила километрах в пяти оттуда, и Барон явно забрался наверх не пешком – одежда на нем выглядела безукоризненно чистой, без малейших признаков пыли или беспорядка. Он словно свалился с небес в своем сером котелке, галстуке-бабочке, клетчатом костюме и жилете канареечного цвета. Он сидел на скале, держа в руках, сложенных на набалдашнике трости, перчатки из кожи пекари. На все вопросы Кона отвечал молчанием и был, казалось, глух, как могут быть глухи боги к призывам смертных. Его седоватые усы напоминали мотылька, сидящего над плотно сжатым ртом, а сам он, приподняв бровь и слегка надув щеки, словно сдерживая отрыжку или смех, мутноватыми голубыми глазами индифферентно созерцал горизонт. Единственное, что роднило его с человечеством, – это сильный запах виски, причем отличного качества, вероятно Vat 69. Кон мгновенно почуял родственную душу, и ему даже показалось, что в глазах Барона блеснул ответный огонек понимания. Кон не сомневался, что перед ним авантюрист высокого полета, одержимый большой и красивой идеей. Воплотить ее на Таити было не труднее, чем в других местах, учитывая смутную тоску по древним богам, терзавшую сердце народа, отрезанного от своих истоков. Как выяснилось, Запад еще мог что-то ему предложить.

Кон тщательно обыскал Барона, но не нашел почти ничего, что проливало бы свет на его происхождение: при нем имелось шесть паспортов разных государств, фотография кардинала Спеллмана[23], пара чистых носков, снимки Освенцима, комикс, вырезанный из американского журнала под названием B. C., “До Рождества Христова”, повествующий о приключениях некоего доисторического насекомого, кусок мыла и горсть орденов – от перуанского Кондора Анд до креста Изабеллы Кастильской.

Стоя под бамбуками и древовидными папоротниками, среди ароматов и многоцветия земного рая, Кон раздумывал о том, как бы получше использовать загадочного незнакомца, восседавшего на камне в тени гуаяв и не отрывавшего глаз от горизонта. Вид мошенничества, к которому был склонен сошедший с небес аферист, угадать было нетрудно. Во всей Океании не осталось больше ни одного тики, ни одной ритуальной маски, никаких следов древних идолов, разве что где-нибудь в Меланезии или Новой Гвинее. И это притом что нигде в мире, кроме, пожалуй, Индии, не найти народа, который так тянулся бы к сверхъестественному, – вероятно потому, что сохранил естественность. Мифология была утрачена, но тоска по богам предков продолжала жить в полинезийской душе.

Их место пустовало, грех было бы не занять такую вакансию. И хотя, если верить философу Мишелю Фуко, все предвещало близкий конец человека, человек явно не сказал еще своего последнего слова.