Мария заметила порыв дочери и поспешила остановить:

– Не надо. Не трогай повилику на кладбище. Видишь, как буйно разрослась, значит, что-то подпитывает её здесь. Не надо трогать.

Вероника послушалась, но с неохотой. Её словно магнитом тянуло к этой чудной траве. Хотелось прикоснуться, взять стебельки в руки. И казалось странным, что во дворе дома её можно трогать, а здесь нельзя.

Мария обняла дочь, прижала к себе, погладила по волосам.

– Бабушка очень любила повилику.

– Ты не рассказывала об этом. – Ника подняла голову.

– Как-то к слову не приходилось. – Мария снова провела ладонью по волосам дочери, а потом улыбнулась. – Пойдём домой, а то дождь собирается.

– Мам, я в гости хотела…

– Конечно, – кивнула женщина.

День они провели вместе, а вечером дочь ушла в гости к соседке, и не вернулась. На улице – нескончаемый проливной дождь. Мария была на грани истерики. Головная боль не давала сосредоточиться. Дойдя до нужного дома, она услышала разговор двух девушек:

– Вероника-то совсем городская стала, разговаривает не по-нашему.

– А по мне так воображает о себе много!

– Брось! Чего ей перед нами рисоваться? Жить-то теперь здесь будет. Зря она по такому дождю пошла.

– Не размокнет! Наверняка давно дома.

Мария поняла: дочь из гостей ушла. Но где же она? Сердце защемило от предчувствия беды. Чуть постояв, прикрыла глаза и прошептала:

– Травушка-трава, ты всему голова. Покажи дорогу-путь: как пройти, где повернуть.

После этого вышла на перекрёсток, посмотрела вправо-влево и уверенно двинулась вперёд, в противоположную от своего дома сторону. На краю деревни свернула к старому сараю. Заметив проблески огня, осторожно приблизилась и заглянула в оконце. За деревянным столом развалились трое молодых мужчин, на вид вусмерть пьяные.

Вглядевшись в темноту сарая, едва не выдала себя вскриком, но вовремя прикрыла ладонью рот. Ника лежала на досках, связанная по рукам и ногам. Голову покрывала грязная тряпка. Тело дочери непрерывно содрогалось. От ужаса и ненависти Мария буквально обезумела, но смогла взять себя в руки, сосредоточилась и трезво оценила обстановку.

«Два обреза у стены, пистолет с глушителем на столе».

Всхлипы дочери вызвал новую волну злости.

«Сейчас, родная, не бойся, всё будет ладно!»

Она сделала несколько только ей понятных жестов, произнесла быстрым шёпотом:

– Помоги, повилика, победить это лихо! Одурмань, заворожи, ложное покажи.

Дальше всё происходило словно в кино.

Дверь сарая неслышно распахнулась. Из пелены дождя вышла Мария. Двигалась она будто призрак, да и не отличалась особо от него. Вода на её волосах и одежде блестела россыпью жемчужин. Сидящие за столом не шевельнулись. Не дожидаясь, когда похитители придут в себя, мать взяла со стола оружие и трижды хладнокровно выстрелила. После, не обращая внимания на всхлипывания дочери, вытерла рукоять пистолета платком и бросила его под стол.

«Свидетелей не было, – рассудила она, – а жалеть этих гадов никто не станет!»

Дальше подошла к дочери, прошептала над ней слова заклинания и когда та успокоилась, разрезала верёвки. Скомкав их, чтобы не оставлять даже намёка на присутствие дочери здесь, сунула в карман куртки, после обняла Веронику за талию и вывела вон.

Дочка переставляла ноги словно лунатик, безвольно двигалась рядом с матерью. Наверное, кто бы увидел со стороны, подумал, что она просто сильно устала. Но на улице никого не было, и мать с дочерью спокойно вошли к себе во двор.

Уложив Веронику спать, Мария снова вышла на улицу и, подняв руки к небу, громко заговорила. Она не переживала, что кто-то услышит. Ритуал нужно было закончить. А слова мог понять только посвящённый.