– Шинкаренко, это хорошо, это правильно. Я слышал об этом докторе прекрасные отзывы пациентов. Полагаю, он будет достойным продолжателем дела своего учителя.

Григорьев на это ничего не ответил, хотя был прекрасно осведомлен обо всех делах в хирургической клинике, точно знал, кто есть кто не только там, ибо длительное время стоял у руля здравоохранения области.

Шинкаренко как временно исполняющего обязанности руководителя представлял декан лечебного факультета Олег Васильевич Боголюбов, доцент кафедры акушерства и гинекологии. После представления Виталий пригласил друга в свой старый маленький уютный кабинет:

– Ну что, обмоем? – спросил хозяин.

– Я бы с удовольствием, но сегодня на пятом курсе собрание, мне обязательно там нужно быть. Да и обмывать сейчас не стоит, ты же пока врио, раньше чем изберут на ученом совете, обмывать не стоит, плохая примета. Еще совет хочешь?

Шинкаренко кивнул.

– Учти, мой друг-товарищ, хотя ты и без меня это знаешь, тебе на пятки наступает Федя Кудряков, смотри, обойдет, он парень способный и не из ленивых.

– Знаю Олег, знаю. Я уже начал пахать, как негр.

– Давай паши, переезжай в профессорский кабинет и паши.

– Ты же только говорил о плохих приметах. Пахать буду здесь, пока сорок дней со дня смерти шефа не пройдет, и трогать в его кабинете ничего не буду, хотя его научное наследие разобрать бы надо, разложить все по полочкам и продолжить намеченные им исследования.

– Продолжите. Коллектив у вас работоспособный, умный. Удачи вам. Бывай, друг мой.

Сорок дней пролетели быстро, хотя в клинике был траур, медсестры все время ходили со слезами на глазах, каждый угол напоминал им об Александре Андреевиче. Доктора тоже чувствовали, что нет уже той каменной стены, на которую в случае чего можно было опереться, нет того мощного локомотива, который неустанно тащил всех вперед.

Шинкаренко старался изо всех сил копировать покойного шефа, был строг, придирчив, пытался держать коллектив в кулаке. На утренних планерках устраивал обсуждения предоперационных заключений, требовал от врачей знаний многих методов оперативных вмешательств и споров с собой не допускал.

Вскоре к новому начальнику зашел Александр Сергеевич Птицын и прямо, без обиняков начал разговор:

– Виталий Карпович, ты был не прав на сегодняшней утренней конференции, зря Шишкова обидел. Парень говорил о методе Литмана, это новая венгерская методика, недавно в журнале опубликована. Ты что не читал?

В воздухе долго висела пауза.

– Читал не читал, какая разница. Ты что считаешь, этот сопляк больше меня знает?

– Ну, больше тебя вряд ли, если брать в общем, но по данному вопросу больше, раз ты не читал.

Виталий хотел вспылить, но сдержал себя.

– Спасибо, Саша, что зашел и сказал. Извини, дел у меня сейчас выше крыши, архив шефа разбираю.

– Желаю удачи. – Птицын аккуратно закрыл за собой дверь.

Вот тут-то Шинкаренко дал ход эмоциям, он ходил по кабинету, мысли лихорадочно кружились в голове: «Ишь, нашелся хлюст! Защитник сопляков! Да этому Шишкову еще учиться и учиться, а он лезет, как прыщ на заднице. Надо бы приостановить это воспаление. А Птицын?! Любимчик шефа, правозащитник долбанный, с ним надо что-то делать, а то так и будет постоянно указывать. Он что себя равным со мной считает? Кишка тонка! Надо присмотреться, кто еще такой же, и отправить этих птичек на свободу, пусть полетают в другом месте».

Свою диссертацию Виталий не открывал два месяца. Решил так: «Наведу порядок, рассажу все по своим шесткам, зажму в кулак, тогда и за научную работу браться можно. Шинкаренко всегда искал возможность увильнуть от науки, заниматься ею ему было противно, он всегда искал оправдания своему научному застою.