У дьякона дрогнуло сердце: «Сейчас он объяснится», – сообразил он и вследствие волнения начал есть с преувеличенным аппетитом. Мура пристально взглянула на приезжего и со своей стороны подумала: «Какой он теперь, должно быть, ученый!».

– Да, птица важная! – шутя, ответил Кирилл.

– А еще бы не важная? Большой ход тебе будет, очень большой ход!..

«Вот, вот, начинается», – думал дьякон.

Кирилл промолчал на это. Но отец Гавриил решился исчерпать всю тему и продолжал:

– Но как же ты без всякого назначения? Разве имеешь что-либо особенное?

– Ничего не имею, отец Гавриил. Вот весь перед вами!

«Ага, ага, так и есть! Чудеса какие-то, истинно чудеса!» – размышлял дьякон и, боясь, чтобы сын не прочитал этих мыслей на его лице, смотрел прямо в тарелку.

– Это удивительно! Первый раз слышу, чтобы первый магистрант, и так вот… Ничего даже не предложили… Удивительно!..

– Как не предложили? Оставляли при академии – сам отказался!..

После этих слов все разом, и отец Гавриил, и матушка, и Мура, и даже дьякон, положили вилки и ножи на стол.

– Вот оно что! – пробормотал дьякон, но тут же испугался. Может быть, этого не следовало говорить? Может быть, Кириллу это неприятно, обидно?

– При духовной академии… И ты отказался! Да ты прямо безумец! – воскликнул отец Гавриил.

– Именно, безумец! – подтвердила матушка.

Мура ничего не сказала. У нее только сжалось сердце от сожаления: «В столице жили бы?» – мелькнуло у нее в голове. Жизнь в столице представлялась ей недостижимой мечтой.

– Что ж мне делать, если я люблю вас всех, люблю свой теплый юг, деревню, в которой вырос, и мужичка, который выкормил меня, и моих близких! – серьезно и вдумчиво произнес Кирилл. – Вот я и приехал к вам. Любите, коли мил вам! – прибавил он.

Все переглянулись, а отец Гавриил сказал:

– Это похвально. Любовь к родине и к ближнему – это превосходно. Но зачем же отказываться от того, что приобретено трудом и талантом? Ты мог приехать к нам, повидаться с нами и вновь уехать. И деревню увидеть и прочее. Но отказываться от профессорства, да еще где – в столичной духовной академии! – это прямо преступно.

– Преступно! – повторила матушка с величайшей экспрессией. – Именно преступно!

– И при чем тут деревня! – продолжал отец Гавриил. – Ведь все равно, не будешь же ты жить в деревне?

– Я буду жить в деревне, – твердо и отчетливо сказал Кирилл. – Я буду сельским священником!

Эти слова поразили всех точно трубный звук. В первое мгновение никто не поверил. «Шутит!» – мелькнуло у всех в голове, и все подняли взоры на Кирилла. Кирилл сидел на своем месте, серьезный, сосредоточенный и бледный. В глазах его светилась твердая воля и бесповоротное решение. Все поняли, что это не шутка.

Отец Гавриил покраснел и, шумно отодвинувшись от стола вместе со стулом, промолвил чуть не гневно:

– Да ты приехал издеваться над нами!

– Я? Над вами? – с глубокой и искренней скорбью в голосе спросил Кирилл.

Матушка быстро поднялась с места и, приняв гордую осанку человека, который оскорблен в лучших своих чувствах, промолвила:

– Моя дочь не для деревни! – и затем, обратившись к Марье Гавриловне, прибавила повелительно:

– Марья, иди к себе!

Кирилл тоже поднялся и, отойдя к окну, стал вполоборота, по-видимому, расстроенный и потрясенный. Он исподлобья смотрел на свою невесту, ожидая, что она предпримет. Мура повиновалась. Она чувствовала, что у нее сейчас польются слезы, и, считая это для себя позорным, поспешно повернулась к двери и быстрыми, неровными шагами вышла. Матушка последовала за нею. Отец Гавриил сидел с красным лицом и сдвинутыми бровями. Казалось, он хотел разразиться громовой речью, но вместо этого он вытер салфеткой усы, встал, перекрестился и, даже не взглянув ни на Кирилла, ни на дьякона, последовал за женой и за дочерью.