– Ты чего к дамам пристаешь, а ну иди отсюда, вор, я тебя знаю.

Женщины теперь уже растерянно смотрят на Степана, но они рады такой заступе.

– Иди, откуда пришел, – продолжает грозным голосом Степан, обращаясь к Сивому, – как тебе только не совестно к святым людям приставать.

Сивый, как будто испугавшись, отпускает ручку корзины и отступает на шаг.

– Иди, иди и не останавливайся, – продолжает свою грозную речь Степан и берет сам корзину.

– Спасибо, молодой человек, – лепечут женщины, безропотно передавая корзину Степану.

– Мерси, мадам, – говорит Степан, раскланивается и вдруг, сорвавшись с места, пускается наутек.

Женщины охают в растерянности, но тут же, опомнившись, кричат:

– Держи, держи вора!

У одного из прилавков стоят две монахини – молодая и пожилая. Пожилая рассматривает предлагаемый продавцом товар, а молодая оглядывается по сторонам. Незаметно выпростав из-под рясы баранку, откусывает и жует, одновременно наблюдая за убегающими Степаном и Сивым. Когда Степан пробегает мимо нее, она ловко из-под рясы выставляет свою ножку в черном высоком ботинке, и Степан, споткнувшись о ногу монахини, летит вперед носом. Он падает, из корзины высыпаются яблоки. Монахиня, подставившая ногу, испуганно крестится, но в то же время, заметив подкатившееся к ней яблоко, носком ботинка подвигает его к себе, а затем, оглянувшись, нагибается и, подняв, прячет в складках рясы. На Степана накидываются торговцы и начинают его избивать. Монахиня смотрит уже с сочувствием и сожалением на Степана, что не мешает ей, отерев яблоко о рукав рясы, с хрустом откусив, есть. Вторая, пожилая монахиня Феодора, казначея монастыря, кидается защищать Степана от разъяренных торговцев.

Настоятельница женского монастыря игуменья Евфросиния сидела за письменным столом в своих приемных покоях и перебирала бумаги, делая на них пометки. За дверью раздался осторожный стук и женский голос робко произнес:

– Господи Иисусе Христе, помилуй нас.

– Аминь, – не отрываясь от бумаг, ответила игуменья.[4]

Дверь приоткрылась, и в нее проскользнула монахиня Феодора. Подойдя к столу настоятельницы, она остановилась в ожидании. Матушка игуменья, так и не подняв головы на вошедшую, продолжая читать бумаги, спросила:

– Ну что, сестра Феодора, подрядчикам деньги передала?

– Ох, матушка Евфросиния, да какие сейчас деньги, они уже ничего не стоят нынче. Бригадир просит хлебом расплачиваться.

Игуменья отложила в сторону бумаги и подняла усталый взгляд на Феодору.

– Где же нам его взять? Полмешка осталось, да я его на просфоры берегу. Отдадим, а на чем тогда службу совершать?

– Да я, матушка, к вам с радостной вестью! Господь призрел на наше сиротство. Отец Петр из Покровки после жатвы озимых, как и обещал, прислал тридцать мешков, у них нынче урожай хороший.

– Ну порадовала ты меня, мать моя, иди договаривайся, пусть подрядчики продолжают крышу перекрывать. Иди, и Бог тебя благословит.

Сказав это, матушка игуменья подошла к Феодоре и перекрестила ее. Та поцеловала ей руку, но не уходила. Евфросиния снова было углубилась в бумаги, давая этим понять, что разговор окончен, но, увидев, что та не уходит, подняла на нее вопросительный взгляд:

– Ну, что еще у тебя?

– Племянник отца Тавриона, настоятеля Новоспасского монастыря, где безбожники всех поубивали. Здесь он, у нас. Скитался мальчишка долго, натерпелся, так что и к ворам попал. Приютить бы его надо.

– Царство Небесное мученикам Христовым, – вставая и крестясь на образа, сказала матушка игуменья, – приведи его сюда.

Феодора ввела в кабинет настоятельницы Степана с подтеками и синяками на лице. Степан троекратно перекрестился на образа и подошел к игуменье под благословение. Игуменья осенила Степана крестным знамением и, когда он наклонился к ее руке, поцеловала его в голову.