– А без них в построенном коммунизме с голоду сдохнешь, – громко загоготал Крутов.

– Думай, что говоришь, товарищ Крутов, – обиделся Коган, – с такими разговорами тебе с партией не по пути.

– Да я так, Илья Соломонович, холодно, вот и выпить хочется, а с контрой разберемся, у нас не забалуешь. Ты мне задачу означь, и будет все как надо, комар носу не подточит, – уже примирительно сказал Крутов.

– Я тебе говорил, товарищ Крутов, наш главный козырь – внезапность, – все еще раздраженный на Крутова за его смех, поучал Коган, не замечая ироничного взгляда Крутова. – Разбейте бойцов на группы по три человека к каждым саням, как въезжаем в село, сразу по амбарам – забирайте все подряд, пока они не успели опомниться.

– А по сколько им на рот оставлять? – поинтересовался Крутов.

– Ничего не оставлять, – сердито буркнул Коган, – у них все равно где-нибудь запас припрятан, не такие уж они простые, как вы думаете. А пролетариат, между прочим – движущая сила революции, – голодает, вот о чем надо думать.

Степан поднялся на колокольню, с которой открывалась прекрасная сельская панорама. Он взял в руки бинокль, погладил ладонью его черный корпус, поднес к глазам и стал наводить резкость. Рука его дрогнула, когда в окуляре бинокля замаячили остроконечные буденовки всадников.

– Продразверстка! – прошептал в волнении Степан и заметался по колокольне, не зная, что предпринять.

Вначале он ринулся было бежать вниз предупредить, но потом остановился, задумавшись. Поднял глаза к колоколам. Поколебавшись немного, Степан взялся за веревку языка самого большого колокола и перекрестился.

Отряд продразверстки уже выезжал из леса, когда вдали послышались удары колокола.

– Набатом бьет, – заметил, прислушиваясь, Крутов, – это не к службе, что-то у них стряслось, пожар, может?

– Да нет, думаю, это ваши «простые мужики» о нашем приближении предупреждают, контра, – зло сказал Коган, – только как они нас издали увидели? Распорядитесь, товарищ Крутов, ускорить продвижение.

Степан, увидев с колокольни, как народ сбегается к церкви, перестал звонить и сам устремился вниз. Выбежав из дверей храма, он нос к носу столкнулся с отцом Петром, бежавшим с мужиками к церкви.

– Ты что, Степка, – кричит задыхающийся от быстрого бега отец Петр, – белены объелся?

– Там красные едут, на конях с повозками. Продразверстка. Я сам в бинокль видел.

Сельчане, окружив отца Петра и Степана, выслушали и стали галдеть.

– Тише вы, – прикрикнул на них Никифор, затем, потеребив бороду, как бы что-то обдумывая, решительно сказал: – Значит, так, мужики, хлеб – в сани, сколько успеете, – и дуйте за кривую балку к лесу, там схороним до времени.

Стон и плач стояли над селом. Красноармейцы врывались на крестьянские дворы. И вскоре выводили оттуда мужиков, под страхом оружия несущих мешки с хлебом. Бабы с истошными воплями выбегали следом с детишками: «Да что же вы творите! Мы же с голоду подохнем! Ироды окаянные!» В сторонке стоял Коган, в мрачном расположении духа наблюдая эту картину.

– Звонаря посадили под замок? – обратился он к одному из солдат.

– Так точно, – живо отвечал тот, – сидит, и поп вместе с ним.

В это время к Когану подлетел на взмыленном коне Крутов и весело крикнул:

– Ну, Илья Соломонович, вот теперь гуляем и отдыхаем.

– Да ты что, товарищ Крутов, издеваешься, под ревтрибунал[34] захотел?! Сорвано задание партии: хлеба наскребли только на одни сани.

– А ты не горячись, товарищ Коган, раньше времени. Договорить не дал. Нашел я весь хлеб, за оврагом он. Надо звонарю спасибо сказать, своим звоном он помог хлеб в одном месте собрать, – задорно захохотал Крутов.