Соседка, встречаясь в подъезде с Кузьминичной, охотно с ней заговаривала, касаясь иногда проблем с сыном, скрывать которые было уже невозможно. Но Кузьминична подолгу с ней не беседовала, ничего ей не советовала, но чтоб не выглядеть чёрствой и бездушной, заканчивая разговор, приговаривала:

– Я, милая, прекрасно всё понимаю – сама намучилась… Терпи!.. Терпи уж как-нибудь – могу лишь тебе посочувствовать!

И хотя мамаша, переживая за сына, старалась как-то на него повлиять, но всё было понапрасну. Сын же так умело мог к ней подластиться и успешно этим пользовался… Она баловала сынулю, потакала ему, а он доил её, как денежную корову. Не прошло и двух лет, как он, нигде толком не работая, продал старую и купил новую, более дорогую машину. А мамаша, сменив тактику, решила тогда оженить его – и вскоре в соседской квартире появилась молодая женщина.

Кузьминична никаких свадебных процессий и торжеств в то время не наблюдала, поэтому приняла её за новую сожительницу соседа.

– Мне-то что – кто она ему… – рассуждала вслух Кузьминична, усмехаясь. – Сожительница или жена законная – лопал бы водку меньше да по ночам надо мной не ревел, как медведь!

Мамаша пожила какое-то время вместе с молодыми, но ссоры не прекращались, и она, похоже, от отчаяния, а, может, из благоразумных соображений, оставив сыну квартиру, перебралась от них и стала жить в другом месте.

Первое время навещала молодожёнов часто, а затем всё реже и реже, уже не вмешиваясь в их жизнь и полагаясь в деле перевоспитания сына на его очередную жену.

Кузьминична видела эту женщину всего несколько раз, в соседнем магазинчике, и, разглядев вблизи, посчитала её смешливой, жизнерадостной простушкой. Но простушка оказалось не такой уж простой – со старыми жильцами знакомиться не спешила, к общению с ними не стремилась и даже не здоровалась в подъезде.

«А простушка-пастушка, видать, с форсом… – подумала про неё Кузьминична. – Да, народ нынче не тот… Это тебе не в деревне – тут каждый сам по себе – дичком растёт!»

Топот, громыханье и ругань прекратились – стало тихо и сосед вроде бы начал где-то трудиться. Кузьминична успокоилась, полагая, что молодая соседская чета скоро заведёт детей. Однако время шло, а ничего такого не происходило.

Кузьминичне, в общем-то, было безразлично, но иногда она призадумывалась.

– Кто она ему, подстилка, что ли или прислуга какая?! – удивлённо вопрошала старуха. – Настоящей семьи без детей не бывает! – и, усмехнувшись, добавляла неодобрительно: – Ещё одна дурёха нашлась… Раба любви!

Соседи сверху не заливали её и особо не беспокоили, пока молодые не затеяли перестановку мебели и не установили брачное ложе прямо над ней. Вот тут начались уже другие звуки: шум от соседских любовных игр, возня, скрип кровати, сладостные стоны и крики во время соития.

Отголоски чужого сладострастия донимали Кузьминичну ни меньше, чем когда-то соседский топот. И натерпевшись вдоволь этих ночных звуков, она перебралась с дивана в проходной комнате в спальную, где раньше обитал её сын.

– Хоть здесь укроюсь от блядства вашего… – ворчала Кузьминична. – Жила б в одной комнате – точно умом рехнулась!

Но скоро в её жизнь вернулись старые, ещё не позабытые звуки… Наверху возникали ссоры – доносились крики, ругань и даже плач жены соседа.

«Неужто бьёт?!.. И чего ждать от этого… урода, – размышляла Кузьминична. – Правильно люди в старину говорили – дай, Бог, детей и в них толк!.. А толка нет – не жди ничего путного!»

Сама Кузьминична выходила замуж в ту пору, когда поколотить жену считалось делом не таким зазорным, а для многих и вовсе привычным. Но она перед свадьбой предупредила своего избранника: «Коли раз пальцем тронешь – сразу уйду!»