На этаже играла музыка. Это было обычное радио. Оно, как правило, должно было стабилизировать звуковую кашу голосов и стонов страдающих, но все эти песни, даже самые веселые и спокойные, казались испачканными и неприятными. Через всю стену, от дверей лифта до самого окна, у которого стоял гигант Алексей, проходила горизонтальная красная полоса. Ниже этой полосы стена была окрашена в светло-коричневый, горчичный цвет, выше полосы стена была белой. Несмотря на то, что на подобный манер окрашивают помещения многих школ, здесь этот желтоватый цвет вызывал какую-то таинственную нарастающую тревожность. По всей видимости, это касалось здоровых людей, больные привыкли здесь ко всему.

Некоторые двери палат были изготовлены из толстой стали. Зеленые, страшные, они напоминали двери тюремных камер или люки подводной лодки: такие же толстые, нерушимые, также усеяны массивными заклепками, в них также были прорезаны узкие окошки. Страшно было представить, что иногда могло твориться за этими дверями.

На алюминиевом столе, к ножкам которого были прикреплены большие резиновые колеса, лежал, широко задрав больничную рубашку, мужчина.

Этот, умеющий ездить стол, был разработан для транспортировки буйных пациентов, которые не могут или не хотят передвигаться самостоятельно. На согнутых перилах этого стола были видны кожаные, коричневые, покрытые крошечными трещинками, браслеты для рук и ног. Но задравший рубашку мужчина просто лежал на этом столе по собственной воле. Уткнув голову в стол, он содрогался – то ли плакал, то ли безмолвно хохотал. Возле стены, на деревянном стуле, сидел толстый, лысый пациент с отсутствующим взглядом и открытым ртом, в котором зиял ряд испорченных, почерневших зубов. Его нос был изогнут как вдоль, так и поперек. Второй, похожий на женщину, заглядывал ему в рот, что-то деловито бормотал и тоже периодически широко открывал рот, поглаживая сидящего заботливо по лысине. Увидев Светлану, они оба повернулись к ней, закрыли рты и провели ее стеклянными взглядами.

Чуть дальше, на таком же стуле, сидел еще один лысый пациент. Он был в стандартной больничной пижаме, но поверх нее он надел осеннюю ветровку, которую, к слову, украл у своего соседа по палате. Соседа этого после очередного инсульта разбил паралич, ветровка ему вряд ли пригодится. Он сидел ровно, поправляя свою новую курточку. В позе его скрывалось напряжение, он старался держать осанку максимально правильно. Руки его теребили карманы, оба его глаза (один из которых был более выпучен) сидели в глубине его орбит и бросали по сторонам взгляды. Из-за того, что голова, очевидно, была немного больше, чем должна быть, глаза его казались ничтожно маленькими. Рядом возле него сидел еще один пациент, он с остервенением чесал за ухом. И, изредка поднимая взгляд, а затем, медленно опуская глаза, рассматривал своего товарища с головы до ног и наоборот. Он действительно сидел очень ровно, осторожно сложив ладони на коленях. Рот его был искажен, правая часть губ, казалось, изгибалась в улыбке, а левая готова была взвыть от горя. Увидев Светлану, он резко задрал голову, тыкая указательным пальцем в свою шею, брызгая слюнями по сторонам, беспокойно заговорил:

– Смотри, медсестра! Шрам! Вот еще один! Смотри! Это я косточку проглотил! Ха-ха! И вот тут есть, видишь?

Музыка становилась все громче, Светлана проходила как раз мимо радио. Здесь толпилось особенно много пациентов. Кислый запах пота становился все отчетливей. Первым попался ей мужчина, который стоял под стенкой, обняв себя руками. В его глазах совершенно не было видно белков, казалось, что зрачки его расползлись до размера всего глазного яблока. Нос и верхняя губа срослись у него еще при рождении, судя по звукам, которые он издавал, у него, очевидно, также была волчья пасть. Поразительно, что в клинику он попал относительно недавно: у него обнаружили острую маниакальную шизофрению. Он умел читать, писать, у него было даже среднее образование. Он стоял, издавал прерывистые, басистые звуки, а утолки его то ли носа, то ли губ вздрагивали. Похоже было, что он улыбался. От этого пациента внимание Светланы отвлек другой. Мимо нее с большой скоростью прошел беспокойный молодой человек, руки его тряслись, лицо было бледным. Тонкие, плотно сжатые губы без остановки твердили: