– Для тебя главное, что они хорошо платят.

– Что ты имеешь в виду?

Скорей-скорей, бежать, не глядя по сторонам, поскальзываясь на каблуках, разбрызгивая воду, струящуюся под ногами, и пусть зонт ломается и выпадает из рук. Вот новый, в аптеке у входа, отдаешь за него торопливо, заливаемый за шиворот ливнем, триста иен, знаешь, что одноразовый, но хватаешь, тебя берут под руку, чтоб не уплыл, а ты уже укрываешься, словно под колпаком. Прямо перед тобой выгружают коробки и ящики в обувной, сзади уже открылся электронный развал, и девушки призывно кричат тебе, но ты бежишь дальше, его ведут, как ребенка, хотя парень знает, что и не показался бы нынче на улице, промокнув насквозь, в ботинках, словно в болоте, хлюпает гнилая вода, а ведь знал, что будет промозглый ливень, но надо успеть.

– Не, они не кидают. Все оплачивают, хватит на месяц, чтобы жить, не считая расходов. Ты ведь это хотел? На долгий заказ не рассчитывай, но стабильность все-таки обсуждается.

– Будет контракт?

– Разумеется. Еще те бюрократы.

– А платят как? В смысле, прилично?

– Хорошо. Но ухо держал бы востро.

– А если им не понравится?

– Слушай, ты маленький? Ты работу в жизни уже искал или нет? Или ты реально хикикомори, как мне говорили?

Иши потряс головой, отгоняя позорное слово, словно несносного комара. Он плохо помнил вчерашнее. Позвонили внезапно, когда он спал. Киичи вспомнил о нем после летучки у главного, озабоченного заданием, спущенным сверху внезапно, словно у тех, что сидят в небоскребе в Синдзюку, которых никто из простых смертных не видел и видеть не может, а время для них, небожителей, бодхисатсв бизнеса, давно уж свернулось в свиток и исчезло в матрице, на которой толстым отчетливым шрифтом обозначен был их успех. Он забыл, когда сам там побывал впервые, месяца три назад, но она даже не посмотрели работы, которые он так бережливо нес всю дорогу с собой. Тогда их художник еще был на месте, хотя и ныл, что уходит, и зашивается, и дома болеет дочь, но они не хотели его отпускать, словно капризные рабовладельцы. Неделю назад он попал под машину – Иши даже подумал, что тот сделал нарочно, художник сам позвонил ему из больницы, где валялся со сломанными ногами и обрадовал тем, что назвал им его фамилию как преемника. Но про него все равно не вспомнили, если бы не Киичи. Теперь на шестнадцатом этаже срочно потребовали забить тему номера фирменной иллюстрацией. Набор иных кандидатов по мановению божества отсеялся сам собой. Киичи набрал его телефон, и он согласился. Мечась по квартире посреди полного бардака, он вспоминал, как Киичи уже пару раз его выручал большими заказами для изданий, выходивших потом пару месяцев и умиравших, словно весенние первоцветы, пробившиеся из-под снега и не устоявшие под солнцем рыночной конкуренции. Ах, как жаль было потраченных зря усилий, но Киичи не унывал, и этот безудержный оптимизм внушал ему радость в баре, где исчезал один за другим его гонорар.

Все-таки он позорно и стыдно опаздывал и сейчас, как первокурсник с невыполненным заданием, с трудом подобрав пиджак, свитер и джинсы к стильным белым ботинкам. Как настоящий художник, он думал, что обувь в человеке ценится больше всего. Другим такое пристрастие кажется странным, но странным считал его каждый, кроме Кейко, уж они-то, когда появлялись вдвоем, подходили друг другу больше всего на свете. Впрочем, в свои двадцать пять Иши по-прежнему считал себя одиноким и замкнутым, с длинными сальными волосами, жившим сколько лет в старом доме на Синагаве, в тени новенького, построенного лет шесть назад отеля. Тут даже протесты в свое время были, какие-то неспокойные люди перевозбудились и полезли с петициями против застройки исторических мест, но городские власти уломали строительную компанию, чтобы она построила людям спортивный зал и трек для подростков, и разбила газоны, и на том успокоилось. Там ты живешь в крошечной клетке, по недоразумению названной кем-то квартирой, а уж что касается обуви, то эту мелкую особенность в ее забитых вещами пространствах можно просто не замечать. Сегодня ты мчишься навстречу своей судьбе, Иши Мегуро. Ты больше не будешь рисовать дурацкую мангу для самого себя. Эта эпоха закончилась.