С какого возраста мы к ним так обращались – не помню. Возможно, с первого класса. Сейчас меня это обстоятельство коробит, а тогда это было обыкновенным делом. Бабы – и всё тут. Да они и сами себя так называли. «Бабы, шестого не будет, Людмила заболела, пошли в кино сходим!» или «Эй, бабы, давайте с пацанами в пионербол сыграем, опять кучу-малу устроим».

Писклявые бабы в белых фартуках, с кружевными воротничками и манжетками, с бантиками в жидких косичках, прилежно сидели на уроках, аккуратно сложив ручки на парте. Те, кто знал ответ на заданный учителем вопрос, судорожно трясли кистью руки, а те, кто не знал, были спокойны итоже тянули руку за компанию: мол, и я знаю. На перемене кто-нибудь из них вопит: «Дурак, а ну отдай, я всё Светлане Николаевне расскажу!» и треснет обидчика учебником по макушке.

Когда девочки были совсем маленькие, то носили звёздочки с изображением Володи Ульянова на груди. На смену значкам пришли пионерские галстуки – их завязывали на шее. На переменках наши бабы успевали играть в классики и скакалочки. К сожалению, они не любили фотографироваться, и когда я направлял фотик, пытаясь остановить мгновение, они резко отворачивались или закрывались портфелями. Поэтому и фотографий того времени очень мало. Они росли быстрее нас, а некоторые из них становились похожими на женщин, но только маленьких.

Девчонки были очень стеснительными на уроках физкультуры. Всё из-за формы: белый верх, чёрный низ – футболка и трусы. Спортивные штаны под запретом. Нижняя часть формы была для некоторых невыносимо постыдная, но правила были очень жёсткие, а Вера Михайловна – учитель по физ-ре – неумолима. Она была принципиальной женщиной и применяла репрессивные меры к непокорным. Девочкам, а их у нас было около пятнадцати и все разные, приходилось приспосабливаться, перебарывать все свои опасения и комплексы, связанные с самооценкой.

Я не буду вспоминать и описывать, как кто выглядел, несмотря на то, что перед глазами отчётливо всплывает картинка. Стоим в шеренге по росту: сначала мальчики потом девочки – белый верх, чёрный низ – высокие и маленькие, худые и упитанные. Командный голос Веры Михайловны звучит как труба, зовущая в бой. «Направооо! Налевооо! Кругооом! Кругооом! – вопит она, удлиняя окончание красивым контральто. – На первый-второй рассчитайсь!» И мы, ощущая себя поколением будущего, рассчитываемся, чётко совершая движение головой налево и обратно. У кого-то ноги как спички их трусов торчат – это у нас, пацанов, а у девчонок вид гораздо лучше, ляжки у них были толще наших и почему-то привлекали внимание. Мы привыкли друг к другу – столько лет вместе – и совсем не замечали каких-то телесных изъянов, которые, возможно, и были. Мне почему-то все они нравились, и всё в них нравилось, кроме агрессии.

Наступил период, когда мы сбрасывали с себя красные галстуки, а вместо них на груди красовались комсомольские значки. На них был изображён Владимир Ленин на фоне красного знамени. Бабы уже не прыгали и не бегали как раньше. Они толпились у окон, а некоторые из них обнимались, что меня приводило в недоумение. Наверное, мы, пацаны, были тогда ещё детьми, а они становились настоящими девушками, и в крови у них пробуждалось женское начало, о котором мы уже догадывались, замечая, как меняется их внешность.

Людмила Лазаревна – наш классный руководитель – периодически устраивала нам вечеринки. Протокол был несложный: сначала мы пили чай с пирожными, а потом сдвигали парты в один угол, включали магнитофон и танцевали. Собирались часам к пяти в кабинете истории, замыкали дверь, задёргивали занавески, чтобы укрыться от внешнего мира и создать обстановку полного уединения. В такой камерной обстановке у нас начинался культурно-интимный внеучебный процесс.