«А ведь отец совсем стар, – с внезапной тревогой подумал Позвизд, когда родитель прижимал его к себе и княжич обратил внимание на его седину и густую сеть морщин на лице. – Странно, доселе как будто и не замечал этого!»

Князь Владимир прослезился, затем хлопнул сына по плечу, проговорил строго:

– Честь нашу родовую береги, не посрами седых волос моих.

С тем напутствием Позвизд и тронулся в путь. Следом за ним выехал отряд дружинников во главе с опытным боярином Синьком Боричем. Княжич смотрел вперёд, на дорогу, а видел перед глазами розовые стены Десятинной церкви и отцовы морщины. Непрошеная слеза катилась по щеке тоненькой струйкой.

В начале зимы, когда ледяной панцирь заключил в свои объятия могучий Днепр Словутич, а Киевские горы и низины запорошило снегом, Предслава через одну из холопок узнала о том, что Майя Златогорка вернулась в Киев. И вскоре, в одно из ясных морозных утр, какие нередко случаются в Киеве в такое время, давно не видевшая подругу княжна отправилась её навестить.

Лучи солнца и ослепительно-белый снег выбивали из глаз слёзы. Мороз щипал щёки и нос. Предслава прятала руки в рукава долгой шубы куньего меха, дышала осторожно, боясь застудиться. На голову поверх плата, расцвеченного огненными с синим петухами, она надела меховую шапочку с розовым верхом – подарок мачехи. Шла медленно, припоминая, где же находится конюхова изба. Под жёлтыми сафьяновыми сапожками хрустел свежевыпавший рыхлый снег. Вместе с княжной увязалась Хвостовна, вся разодетая в меха, стойно заморская царица. По дороге она беспрерывно болтала всякие глупости, рассказывала Предславе последние сплетни, громко заливисто хохотала. Княжна почти не слушала шумную боярышню.

«Странно, столько лет дружбу со Златогоркой водила, а ни единого раза у неё в доме не бывала, – подумала она вдруг. – Знаю токмо, возле Гончарской слободы живёт она».

У врат Десятинной церкви Предслава приостановилась и дала пенязь[119] нищему в лохмотьях на паперти.

– Господь тебя охранит, дева добрая, – прошамкал беззубым ртом убогий старичок.

Хвостовна брезгливо поморщилась, фыркнула и прошла мимо, ничего не подав нищему.

– Как ты можешь с такими вот якшаться! – Она возмущённо передёрнула плечами.

Предслава неодобрительно посмотрела на песцовую шубу боярышни и её затканный золотыми нитями дорогой убрус.

«Сколько ж её отец за сию сряду заплатил? Верно, немало. А нищему медную монетку отдать – жалко! И спеси, спеси сколько в ней!» – Предслава вздохнула.

Пройдя северные ворота детинца, девушки стали спускаться вниз по Боричеву увозу. Дом отца Майи находился где-то слева от дороги, на склоне оврага между Фроловской и Замковой горами. Предслава пристально всматривалась вперёд, стараясь вспомнить, где же располагаются те знакомые по детским играм ступеньки, откуда начинался путь в Гончарскую слободу. Вот, кажется, они. Княжна круто свернула с увоза.

Хвостовна у неё за спиной испуганно взвизгнула.

– Ой, скользко! – Она ухватилась за край шубы княжны. – Может, воротимся, а, Предслава? Что нам в сем конце[120] делать? Воняет-то как! Среди смердов наше ли место? Да и боязно чегой-то.

– Ты ступай, – равнодушно отозвалась Предслава. – Я же подругу давнюю навестить хочу.

– Нет уж. Вместе пойдём тогда. Я ить, Предслава, тож тебе подруга ближняя. Ты со мною всем, что на душе, делиться можешь. Чай, боярская я дщерь, не худородная какая, – ворковала сзади неё, сходя вниз по скользким ступеням, Хвостовна.

«Ну да, с тобой токмо поделись. Тотчас весь Киев знать будет». – Предслава невольно рассмеялась.

Свернув в один из многочисленных проулков, девушки остановились возле приземистой, глубоко вросшей в землю хаты.