– Конечно, баба Фима.

– А какая она, Вань, вкусная, хошь?

– Очень, она, как стерлядь, только действительно огромная.

– А я, – сконфузилась бабка, – никогда не ела стерлядь, тольки карасей, да щук, их в Узене завсегда лавили – обожраться можно.

Бабка Фима вытерла платочком лоб и погрозила сухим черным пальцем Кузьмичу:

– Ишь ты, стираю эдак я платок, надо же, Вань, додумался. Проживет стольки лет, у самого лоб бороздами покроется. После ста лет годы как трахтор пашут. Но он стольки не проживет, раз уже падал с колокольни. Хотя жалко мне яво: с одной ногой, думать теперь чем, – этими словами бабка показала, что тоже была из задорных Выселок.

Раздалось кудахтанье, над забором небольшой хаты взлетела курица, следом, еще выше, вспорхнул петух. Можно было заметить, что вместо одной ноги у него прутик, наверное, из той ольхи, что росла у самой калитки.

– Это что еще за явление народу, – вырвалось у Ивана, – зачем петуху деревянная нога, если его можно в ощип.

– Вот вам с Фимой и пример нашей работы, которая завсегда с дурцой. Хотя в этом случае она имеет понятливость. Хозяйке жалко петуха. Кто будет топтать кур. Она сама лет двадцать живет вдовой.

– Так, посади клушку на яйца, и будут петухи, это мужика не высидишь в гнезде, а кочета можно.

– Ты, Вань, не прав. У меня на кровати спит кошка и сейчас, а она умёрла давно. Я чучелу из нее сделала – Пахом помог. Он у нас рукодел, как живая, если бы еще и мурлыкала. Пахом обещал голос ей приделать, но пока тольки попискивает…. А первая-то прибежала к тебе, Вань, зачем? Не видел ли ты там, на небе, моего Васятку, помнит ли он меня, али забыл, не встретил ли там каку ангельшу с крылами?

– Нет, баба Фима, к сожалению, не видел. Он умер у тебя когда?

– Годов пятьдесят прошло уж.

– Вот видишь, я еще к тому времени не родился, нет, не видел я его.

Огорченная старушка расстегнула на шубе пуговицы.

– Жарко тебе, наверное? – спросил ее Петров.

– А как я оставлю дома таку шубу, а сопрут, зимой, в чем ходить? У Пахома, вон, борова увели. Надели намордник и увели.

– Не намордник, а противогаз, Пахом сам приучил к нему Борьку. Бывало, наденет ему на голову противогаз, и ходят вместе по деревне, всех веселят, мальчишки даже с уроков сбегали. Вот и увели в этом же противогазе. Потом бросили его за околицей. Граня нашла. Тебе ровесница, а видит лучше правнука Вовки, в первом классе он учится.

– Это почему? Вовка, чай, тоже без очков ходит, и скольки раз нитку в иголку мне вздевал.

– А что же тогда он букварь сам не читает, Гранька ему слоги выводит: ма-ма, дя-дя…

– Я же говорю, Вань, что Кузьмич не способен к аналитике, ему бы похабить кого. Вовка еще читать не умеет, сентябрь тольки. Чай, к весне научится. Весь в своего папашу, стенгазеты, вон, какие пишет, с рисунками.

– Аналитик мне нашлась, где услышала такое слово. Какие рисунки. На день победы нарисует звезду ежели – и ту с плаката сводит.

– Не ругайтесь, пожалуйста, лучше посмотрите на темное облако над вашей колокольней. Откуда оно взялось, как живое, все время меняет форму, – перебил их Иван.

Бабка Фима испуганно перекрестилась:

– Кипящая туча, отколь она?

– Подождите, подождите, – всмотрелся в черное облако Кузьмич, – Это же птицы, тысячи птиц, чай, со всей степи собрались. А вдруг они тоже из другого мира вырвались. Такого тут у нас еще не было, чтобы как жидкий деготь. А если облепят? Все, бежим обратно к Петру Петровичу, схоронимся.

– Не бойтесь, это же галки собираются в стаи перед перелетом, – успокоил их Иван.

– Галки-то, галки, а отколь их стольки набралось? – баба Фима придвинулась поближе к возвышающему над ней Петрову.