– Слышь, не спи. С погодой что-то не то. В случае чего я один не справлюсь.

– Тогда давай разговаривать, – сонно хлопая ресницами, согласилась Нюська.

– Ну, расскажи еще чего-нибудь.

– Про что рассказать-то?

– Давай хоть про горы эти.

– Про горы… А смеяться не будешь?

– Нет. Ври в свое удовольствие. Только занятно ври.

– Ладно. Там на горах, на белых снегах живут снежные птицы – Лебединые девы.

– А что они там делают?

– Летают.

– Со скалы вниз головой?

– Ты же обещал.

– Ладно-ладно. Не буду.

– У них крылья есть. Вот такие.

Со стороны моря низко и совершенно бесшумно, едва шевеля белыми крыльями, плыл над водой буревестник, самый большой, из тех, что никогда не садятся на землю.

– Паршивая примета, – припомнил Обр.

– Красивый. А примета и вправду плохая. Не выпустит нас Злое море.

– Ты рассказывай давай. Зачем они летают? Тоже, небось, предвещают пакость всякую.

– Нет. Они добрые. Увидеть их – к счастью. И помогают они во всякой беде, унимают скорби, лечат болезни. Сами ищут, кому помочь, и взамен ничего не просят.

– Хм. Ты, конечно, ври, но ври осторожней, чтоб хоть малость похоже на правду было.

– Так я не вру. Люди видели. Вот ты Белый луг знаешь?

– Ну, знаю. Это возле Вересковой кручи, за Волчанским бором.

– А знаешь, почему он белым зовется?

– Так это каждый дурак знает. Цветы там эти…

– Да. Белые колокольцы. Цветут от весны до самого снега.

– Ну и что?

– А люди помнят, когда там не было ничего. Пустошь и пустошь. Вереск, да кострец, да колючки всякие.

– Ну, семечко ветром занесло, от него и пошло все.

– Может, и ветром. Игнат из Белых камней рассказывал. Брат его родной коз в тех местах пас. Как-то под вечер – он как раз костерок запалил, ужинать собрался – ни с того ни с сего ветер поднялся при ясном небе, да такой сильный, что прямо с ног валило. Костер потушило, шапку с мужика сорвало. Побежал он за шапкой, поймал. Обернулся, смотрит – на пустоши люди. Много. Старые, молодые, дети малые. Кто сидит, отдыхает, кто стоит, на море смотрит. Одеты все просто, по-дорожному, в плащах теплых, но видно, не деревенские. Говорят тихо, медленно, будто горе у них, такое горе, что на белый свет глядеть не хочется. Брат Игнатов решил было, что мерещится ему, да тут один из них, главный видно, подошел, поклонился, попросил продать молока. Мол, дети у них устали, проголодались. Ну, подоили их женщины коз, детей напоили, спать уложили. Брат Игнатов костер зажег, посидел с мужчинами. Только про себя они ему ничего не рассказали, а больше расспрашивали как и что, да какая жизнь у нас в Усолье. А жизнь у нас известно какая. Слева Хорты, справа князь.

– Хортов не трогай!

– Да я не трогаю… После полуночи напал на Игнатова брата сон, да такой, что где сидел, там и повалился. Проснулся на рассвете – никого. Чисто. Даже костровища и того нет. Только вся пустошь в цветах. Качаются белые колокольцы, звенят печально, и звон такой, будто сама земля плачет. А места там глухие, дорог никаких. Брат Игнатов по тропке вниз побежал, думал, с детьми они далеко не уйдут. Смотрит – ни травинки не примято. Кроме старых козьих следов – ничего.

– Куда ж они все делись?

– Как прилетели, так и улетели. Откуда, куда – никто не знает.

– А было тому брату счастье?

– Не знаю. Женился, говорят, счастливо. Деток много.

– Какое ж это счастье? Это самое настоящее горе. Хм. Знаешь что… Про крылатых девок я ничего не знаю, а вот про крылатого мужика слыхал.

– Правда? – обрадовалась Нюська. – Расскажешь?

Великим рассказчиком Обр не был. Невеликим, по правде говоря, тоже, но историю Маркушкиного побега выслушал раз сто и мог бы повторить, не задумываясь.