Когда грустишь, бульварами пройди ты.
Снег на ветвях и пар над мостовой,
Под ношею дрожат кариатиды.
И стынет возле будки постовой.
А ты идешь, как будто посторонний,
Затерян в замерзающей толпе.
Ты одинок. И только маскароны
Сквозь камень улыбаются тебе…
Ее немного удивило, хотя скорее обрадовало, одиночество этих стихотворений, ведь если мастер выбрал стихи не о страсти, ей можно надеяться, что сейчас в жизни Андрея Мстиславовича нет другой женщины…
Семинар Лялина представляли три человека: Надя, Вадим и Ася. Они, как и все, прочитали по одному стихотворению – слишком много было выступающих.
Ильин читал свое новое стихотворение.
Жизнь будет легка-легка,
только с трещиной посередине,
вроде первого на реке ледка, —
ненадёжна отныне.
Но срастается перелом
и вправляется ноющий вывих,
не тому ли вода подо льдом
учит нетерпеливых?
На Волхонке снежок, на Стромынке.
Пусть зима промелькнёт, недолга,
нам показывая картинки
цвета низкого потолка.
Из кафешного тёплого зальца
выйти как-нибудь ввечеру,
жизнь легко выпуская из пальцев,
словно пёрышко на ветру.
Ася тоже взяла одно из последних стихотворений:
У этого дерева необъятный обхват ствола:
Улитка шла четырнадцать суток и всё же не обошла.
У этого храма четыреста шрамов в неровной коре:
Булавки, монеты, вросшие в кожу, будто жуки в янтаре.
Под этим вязом всегда начало июня и ветерок,
Он любит стоять у дорог, звать путников на порог.
И каждого выслушать и пожалеть готов,
На это ему сорок тысяч раскрытых листов.
Хоть всякий рубит его в угоду лодке или костру,
А всё же дерево остаётся нетронутым поутру.
Надя же выбрала посвященное бабушке.
«Бабушка, ты плохо качаешь, я никак не засну…» —
Говорила тебе ночами и опускалась в волну,
В пустоту блаженную, где светло.
На далёком облаке молоко
Пролилось на скатерть, зажёгся газ.
Стол, машинка швейная, тёплый седой палас
Горсткой праха стали в твоей руке.
Твоя жизнь плыла по судьбе-реке,
На прощание мельница крылом не успела махнуть,
Новые господа указали путь.
И в деревне, где нет ни добра, ни зла,
И в Москве, что накрыла, вынесла, не спасла,
Старый стол, платок на краю стола
Да монетки, что на чёрный день берегла.
Он не шёл к тебе, и река текла…
Дни твои качаются вдалеке,
Твои бусы стеклянные ныне в моей руке.
Закрываю глаза и захожу в волну:
«Бабушка, ты хорошо качаешь,
Я никогда не засну».
Вечер, хоть и затянулся по времени, но прошел быстро, словно спектакль, в антракте которого зритель расстраивается из-за того, что нужно отрываться от действия и выходить из зала. Когда после завершения вечера выступающие и слушатели рассыпались по аудитории, Андрей Мстиславович, проходя мимо Нади, сказал: «Поднимайтесь потом на кафедру, отметим». Наде понадобилась вся ее сила воли, чтобы спрятать отчаянное ликование. Улыбаясь, она спустилась «к Сартру», где на окне обнаружила пьяных в дым Виноградова и Ларичева.
– О! Наша Надежда! – обрадовался Антон. – Хороший стих прочитала. У тебя вообще классные стихи. Хочешь коньяка?
– Давай! Что вы тут рассказываете?
– Пытаемся восстановить события прошлых выходных. Я вспоминал, как Виноградов бродил по электричке в поисках туалета, но безуспешно.
– А что ты делал в электричке? – спросила Надя.
– Не знаю. Последнее, что помню, как перелезал через ограду Ваганьковского кладбища. А потом я где-то потерял перчатки и сломал очки.
– Прекрасно! До дома-то хоть добрался?
– До какого-то добрался…
– А вот скажи нам, Надя, как твоим старшим товарищам, – разулыбавшись после очередного коньячного глотка, сказал Антон. – А правда, что ты любишь Лялина?
– А что, нельзя? – с вызовом спросила Надя. – И вообще вы почему такое спрашиваете?