– Сначала мы обсуждали какую-то ерунду, чуть ли не погоду, – рассказывала Марина. – Потом она начала говорить про него гадости, что он со мной лишь развлекается, а завтра забудет, что ей меня жалко. Себя пусть пожалеет! Не верю я в благородные жесты бывших жен!

– Почему бывших? – спросила Надя.

– Потому что настоящие, когда узнают о любовнице, уходят или убивают!

– Кого убивают?

– Всех! Ненавижу его! – рыдала подруга. – И вообще плевать мне на него и на жену, пусть хоть завтра оба загнутся! Почему я должна страдать?

– Но ты же Мишу любишь. Иначе бросила бы тогда в метро, или в милицию сдала.

– Люблю, да. Я от этой любви себя узнавать перестала. Мне как будто одновременно хочется и жить и умереть…

Когда Надя села на место и достала распечатанную подборку, то заметила, что Андрей Мстиславович как-то особенно на нее посмотрел. Для обсуждения она выбрала оливковое вязаное платье, бордовые ботинки и серьги в виде голубых эмалевых рыбок. Ресницы накрасила любимой зеленой тушью, глаза подвела черным карандашом, губы оставила без помады. Но главным и в этот раз необычайно трудным оказался отбор стихотворений. Надя провела несколько дней в мучительных сомнениях, не решаясь добавить самые откровенные. Например, это:

И все же она его добавила – кто знает, что случится завтра и будет ли еще шанс показать мастеру свои стихи.

– Ну что, прекрасная поэтесса, вы готовы? – спросил Лялин.

От слов Андрея Мстиславовича сердце Нади забилось сильнее, но одновременно она насторожилась: не собирается ли он разнести подборку, этим комплиментом смягчая грядущий удар? У Нади сильнее, чем обычно, дрожали руки во время чтения. Ведь на самом деле все стихи она написала о нем и для него, и Наде казалось, она прямо сейчас, здесь, перед всеми признается своему мастеру в любви. И Лялин, и остальные – это понимают. У нее сбивалось дыхание и сердце стучало иначе, но она читала, читала как никогда.

Потом, во время выступления оппонентов и других, говоривших о ее стихотворениях, Надя, словно в тумане, слышала фразы, врезавшиеся в ее память так, словно она голыми руками вытаскивала из костра раскаленные буквы: «это что-то новое, совсем на нее непохожее», «перед нами другой поэт, другая женщина», «любовь какой-то сверхъестественной силы», «потрясающий масштаб эмоций», «точно выверенные слова», «автор хотела сказать больше, но словно не смогла высказать все откровенно», «там сквозь призму чего-то личного преломляется общечеловеческое»…