Надя, немного обидевшись на «милую барышню», села на свое привычное место – в первом ряду, возле стены. На ней, как и на остальных стенах, все свободное пространство занимали плакаты с цитатами классиков и высокие шкафы с книгами. Рядом с дверью в следующую, двадцать четвертую аудиторию – двадцать третья была проходной, стоял стеллаж «Творчество студентов». Надя не знала, случайность это или специальная задумка, но ей казалось очень символичным, что произведения учеников расположены на стене, в которой есть дверь – словно намек на продолжение творческого пути за пределами альма-матер. Здесь же с деревянного пьедестала наблюдал за семинарами и лекциями мраморный бюст Максима Горького, а с краю красовался стенд со старыми фотографиями института, рядом с которыми крупным витиеватым шрифтом была напечатана краткая история его создания. Надя сидела рядом со стендом Горького, его фотографиями, книгами, цитатами. Это соседство казалось ей уютным, словно здесь она находилась под защитой самого создателя института. Напротив преподавательского стола, ближе к окну, можно было почитать цитаты Достоевского – ее любимого писателя. Возможно, еще и поэтому она любила сидеть именно здесь.

Пропустила Надя, видимо, немного – мастер знакомился с новым семинаром, однокурсники рассказывали о себе и читали свои «хрестоматийные» стихи. После того как она села и достала блокнот, семинар возобновился. Когда Надя вошла, говорил Вадим Ильин, светлоглазый русоволосый мальчик, чья внешность отличалась от характера так же, как йоркширский терьер от ирландского волкодава.

– Ну что рассказать о себе, я живу один… – продолжил Ильин свою речь, прерванную Надиным появлением.

– Неправда! – встрепенулась Аня Белозерова, длинноногая белокожая брюнетка, которую все звали Асей. – У него в одном городе жена, в том – другая, здесь – подружка.

– Нет ничего зазорного, что молодой мужчина любит женщин. Особенно если он поэт, – поддержал Вадима Андрей Мстиславович, прерывая всеобщее хихиканье. – У писателя должна быть муза!

– Как я уже говорил, я холост, – насупился Вадим, многозначительно посмотрев на Асю, которая как ни в чем не бывало скручивала свои длинные темные волосы в пучок на макушке. Но это ей не удавалось, пряди волос, рассыпаясь, падали на плечи, обнаженные глубоким вырезом серебристой кофты. Ася писала неплохие, иногда довольно странные стихи, но больше походила на модель модного журнала, чем на поэтессу. Вадим замолчал, следя за движениями ее рук и волос, но потом, словно опомнившись, заговорил снова:

– Да что о себе рассказывать, меня и так все знают. Пишу стихи. Учусь. Хотя нет, погодите – у меня есть новость!

– Которую всем нужно знать! – снова фыркнула Ася.

– Конечно! Я тут недавно развязал!

– Интересно, – живо спросил Андрей Мстиславович, – и что же произошло?

– Да что, белочка пошла!

– И как вы себя сейчас чувствуете?

– Немного странно – я же начал писать белые стихи. – Вадим лукаво улыбнулся и оглянулся, чтобы оценить эффект, произведенный его словами. – Вот, послушайте!

Он начал читать тягуче, нараспев, чуть хрипловатым голосом. Это чтение завораживало, и даже белые стихи, которые показались Наде слабее его обычных текстов, звучали так, что каждое хотелось дослушать до конца.

– Ну как? – спросил Вадим и, не дожидаясь ответа, продолжил: – У меня был творческий кризис, а это черт знает как страшно, кажется – больше никогда не смогу писать! И тогда жить вообще – зачем?

– Ну, я вот однажды десять лет не писал, – произнес Андрей Мстиславович.

– Десять лет?! – Схватился за голову Вадим. – Что же вы делали?