– Чья это вещь? – спросил я.

Гусев внимательно следил за мной, сцепив пальцы рук в замок и уперев в получившуюся конструкцию подбородок.

– Одна из работ Кустодиева. Гораздо интереснее не чья она, а что с ней.

– Что? – как попугай отозвался я и смутился. Глупо как-то. Или я чего-то не понимаю?

– Как известно, плесень – болезнь, которая развивается на картине в течение многих лет. Поэтому периодически все работы музея осматривают, дабы предотвратить порчу или ликвидировать ее на начальной стадии. Здесь же, – Гусев перегнулся через стол и провел двумя пальцами по экрану, – мы имеем дело не с обычной голубовато-дымчатой плесенью. Это фото сделали неделю назад, а это – сегодня.

Директор пролистнул несколько фотографий вперед.

Я невольно присвистнул.

Теперь поражение заполняло весь угол картины в кадре. Густая серо-зеленая поросль скрывала живопись, а кое-где и наползала на багетную рамку. Я сомневался, можно ли вообще спасти произведение после такого.

– Колонии размножаются с чрезвычайной скоростью, и они словно «проедают» полотно по всей его толщине. Вы когда-нибудь встречали подобное?

– Если честно, у меня было немного практики. – Я пристыженно пожал плечами.

– Но хотя бы слышали о чем-то похожем?

Гусев явно на что-то намекал, прежде чем сказать правильный ответ, но я лишь отрицательно помотал головой.

– Наши местные реставраторы и вообще все сторонние специалисты, к которым я обращался, так же пожимают плечами. Сегодня обнаружились еще три очага на разных ценных полотнах. Поговаривают, мы столкнулись с чем-то неизвестным. Живым. Простите за каламбур, ведь грибок в каком-то роде тоже жизнь, но… Здесь речь идет о неких других качествах. О некоторых зачатках мышления…

Знаете тип людей, которые нарочно говорят при других несусветную чушь и смотрят на собеседника. Посмеется? Недоуменно сморщится? Или прямо скажет: «Что за бред ты несешь?»

– Если вы рассчитывали увидеть первоклассного специалиста, то, боюсь, вы ошиблись. Мне льстит ваше внимание, но эту картину уже не спасти. Во всяком случае, я тут бессилен.

Гусев встал, прошелся вдоль кабинета, задумчиво поправил одну из масок на стене, затем вздохнул:

– Искусство устаревает. Искусству не хватает заботливых рук. Думаю, вы меня поймете. Сейчас молодым не нужны скучные древности, им подавай зрелища. Признаться, я и о вас был такого мнения…

– И? – улыбнулся я.

Гусев снова прошелся туда-сюда, пиная носками ботинок воображаемые предметы на полу.

– Я хотел взглянуть на вас. Увидеть ваш характер. Честно скажу, одной важной для работы черты ему пока недостает. Двух – вряд ли, но одной совершенно точно. – Заметив, что я ошарашенно молчу, директор остановился напротив и продолжил доверительно: – Я ни на что не намекаю, но ваша бабушка умеет убеждать. Она попросила о достойном занятии для вас. Настойчивая женщина. Больше всего ценю в ней и вообще в любом человеке всего два качества.

– И какие же? – недоверчиво спросил я, чтобы хоть что-то спросить.

– Первое – твердость. Второе – верность призванию. Этому городу нужны Хранители для его историй. И вы как нельзя лучше могли бы подойти эту на роль. Не сейчас. Возможно, чуть позже.

– Зачем вы мне это рассказываете? – Вопрос получился слегка грубым, и я поспешно добавил: – Я имею в виду, что вы хотите, чтобы я сделал? Если даже профессионалы не могут сказать о причинах…

– Причина здесь одна, – жестко отрезал Гусев и махнул рукой, будто отсекая сказанные мной слова. – Речь идет не о картинах. А об истории в широком масштабе. Это место, этот город – особенные. Здесь события ложатся друг на друга, как слои краски. Искусство не цель, а инструмент. Особый язык, если хотите. Так наше будущее разговаривает с нами через прошлое. И сейчас оно говорит о большой опасности.