Последнее воспоминание о матери живет между мирами. Она видит берег, северо-восточный край земли, укрытой снегом, – отец сотни раз показывал ей эту землю на карте на кухонной стене и говорил – «раньше здесь была Сибирь»; видит борт корабля в Беринговом море и тело матери между землей и кораблем. Отец стоит на борту корабля, которому предстоит отвезти его, ее и маленького братика в безопасное место. Мать шагает, будто хочет взойти на корабль, и в следующий миг ее уже нет; в нее стреляют, она падает в воду в грациозной замедленной съемке, и это самая красивая в мире смерть, ни одна другая смерть с ней красотой не сравнится. Длинная изящная рука тянется к ним, белоснежная рука тянется к дочери, к семье, к чему-то, что осталось там, на корабле. Вытянутая рука и кисть вытягиваются к небу и медленно опускаются под воду. Последнее воспоминание – рука и пальцы матери, скрывающиеся под толщей воды.

Тот, кто стрелял в мать, – узнаем ли мы когда-нибудь его имя? – теперь стреляет в людей на борту корабля, и капитан спешит скорее отчалить. Люди ложатся на палубу, вжимаются в нее – хотя это и не корабль вовсе, так, старое рыболовное суденышко, которое теперь перевозит людей, бегущих от войны, нищеты или наказания, людей, перебегающих с корабля на корабль в необъятном неведомом океане.

Одна девочка жила в брюхе кита, но на самом деле она прижималась к палубе спасительного корабля и смотрела в лицо отца, державшего на руках туго запеленутого младенца – ее маленького братика. Они казались единым организмом, сплоченным общим несчастьем. В тот миг она стала свидетелем того, как тонула любовь и вся жизнь ее отца. На секунду его глаза показались ей глазами мертвого человека; потом звуки выстрелов заставили их вспыхнуть, а когда корабль отчалил, оставляя за собой пенный след, она снова взглянула в них и поняла, что остаток жизни он посвятит тому, чтобы его дети не умерли. Она также поняла, что является частью своей утонувшей матери в гораздо большей степени, чем ее брат.

Тогда ее дочернее тело подскочило и бросилось за борт корабля, в материнские воды, к материнскому языку и материнскому сердцу.

Лайсве закончила рассказ:

– Матросы спасательного корабля могли бы бросить девочку в воде, но они этого не сделали. Один из них всю жизнь рыбачил в море; он среагировал мгновенно и поймал ее в невод. Долгую минуту она плыла в ледяных водах, от которых стучали зубы и немел череп, хватала ртом воздух, когда успевала, и ждала, пока руки и ноги утратят чувствительность и заструятся по бокам, став плавниками. Потом ее затащили наверх и завернули в шерстяные одеяла; кто-то кричал на нее, другие растирали ее тело, а отец, державший на руках ее маленького братика, смотрел на нее, как на опасную рыбу, новый вид, для которого еще не было названия, – девочку из воды, которая была его дочерью и никогда больше не будет его дочерью. Эта девочка с готовностью бросилась в материнские воды, чтобы обрести там свой дом. Потом их отвели на корму, где уже столпились другие несчастные люди.

– Одна девочка жила в брюхе кита. Кит был кораблем, несшим ее отца, брата и ее тело; кит вернул ее к жизни и принес к иным берегам, где у нее уже не было матери.

– А, так значит, кит был кораблем, – понял Бертран. – Или кит – это метафора мира? Безопасного места? Кит – это метафора?

– Иногда кит – это просто кит, – ответила Лайсве, теряя терпение.

– Знавал я несколько китов, – сказал Бертран и повертел своей маленькой головкой, разминая шею. – Тебе нужно плыть в ту же сторону, что и киты. В сторону океана. Туда. Гудзон впадает в Атлантический океан – так в прошлом называли эту реку и этот океан вы, люди. А мы, звери, никак не называем эти водные пути. Нет такой необходимости. Наш язык не такой неуклюжий, как ваш. Наш язык течет, как вода в океане.