– Или мы можем вести себя нормально в надежде, что народу есть о чем поговорить помимо того, что случилось с Лесс. О-о! О-о! – игриво произносит он, поворачиваясь ко мне. – Я могу идти впереди тебя с рассерженной физиономией, как охранник, пусть даже ты крупнее меня. И если кто-нибудь попытается подойти к тебе, я ему врежу. Хорошо? Сыграешь роль рассерженного скорбящего брата? Ради меня? Ну пожалуйста!

Я смеюсь:

– Думаю, мы вполне обойдемся без плана.

Он хмурится, видя мое нежелание сыграть свою роль:

– Ты недооцениваешь удовольствие, которое получают люди от сплетен и догадок. Просто молчи, а разговаривать, если понадобится, за нас буду я. Уже две недели я борюсь с желанием наорать на этих уродов.

Я ценю его заботу, но на самом деле не жду от сегодняшнего дня ничего особенного. Во всяком случае, пожалуй, люди постесняются при мне говорить о неприятном. От смущения они вообще не станут ничего говорить, и именно это меня устраивает.

Звонок на первый урок еще не прозвенел, поэтому все стоят снаружи. Сейчас я впервые вхожу в школу без Лесс. Одна только мысль о ней возвращает меня к тому моменту, когда я вошел в спальню и обнаружил ее. Не хочу вновь переживать те минуты. Не сейчас. Вытаскиваю из кармана сотовый и делаю вид, будто занят им, пытаясь отвлечься от мысли, что Дэниел, возможно, прав. Все вокруг нас притихли, и я хочу только, чтобы все поскорее пошло как обычно.

У нас с Дэниелом только третий урок общий, поэтому, когда мы входим в школу, он машет мне и идет в другую сторону. Я открываю дверь в нашу классную комнату, и почти сразу же воцаряется тишина. Все глаза устремлены на меня. Ребята молча смотрят, как я подхожу к парте.

Держу в руках телефон и продолжаю делать вид, что занят им, но остро чувствую присутствие каждого человека. Правда, это помогает не встречаться ни с кем глазами. Если не смотреть людям в глаза, они, скорее всего, не подойдут ко мне. Интересно, а может, мне только кажется, что народ сегодня ведет себя не как до самоубийства Лесс? Может, дело во мне. Но мне не хочется так думать. Если дело в этом, тогда сколько еще это продлится? Сколько еще мне придется каждый миг думать о ее смерти и как это повлияет на всю мою жизнь?

Я сравниваю утрату Лесс с потерей Хоуп много лет назад. Долгие месяцы после похищения Хоуп мне казалось, что все происходящее наталкивает на мысли о ней. Проснусь, бывало, утром и думаю, где просыпается она. Чищу зубы и задаюсь вопросом, купил ли ей человек, забравший ее, новую зубную щетку, поскольку у нее с собой ничего не было. Завтракаю и думаю: знает ли похититель, что Хоуп не любит апельсиновый сок, но зато очень любит молоко. Ложусь вечером в постель, гляжу из окна спальни на ее окно напротив и спрашиваю себя, есть ли вообще у нее теперь своя спальня.

Стараюсь вспомнить, когда эти мысли наконец прекратились, хотя не думаю, что они ушли полностью. Я по-прежнему думаю о Хоуп больше, чем следует. Прошло уже много лет, но каждый раз, поднимая глаза к небу, я думаю о ней. Каждый раз, как кто-то называет меня Дином вместо Холдера, я вспоминаю о ней и о том, как смеялся, когда она в детстве коверкала мое имя. Каждый раз при виде браслета на руке девушки я вспоминаю о браслете, который Лесс ей подарила всего за несколько минут до того, как ее увезли.

О ней напоминает так много вещей, и больно сознавать, что теперь, когда Лесс с нами нет, будет еще хуже. Теперь всякий раз, как мне что-то напомнит о Лесс, возникнут мысли о Хоуп. Всякий раз при мысли о Хоуп мне вспомнится, как я подвел их. Обманул ожидания той и другой. Когда-то я придумал для них общее прозвище: Хоуплесс, созданное из имен их обеих – Хоуп плюс Лесс. Теперь я сам настоящий Хоуплесс – Потерявший надежду. Потому что сейчас я чувствую себя совершенно отчаявшимся.