– Это нервы у ней выкаблучивают, ай-ай-ай, – объяснил оторопевшей Акульке старик Котошихин и закачал головой. – Мне наш дохтур Занцельмахер об этом научно все растолковал. Особливо девицы подвержены!

Елена никак не могла остановиться и уже заходилась в рыданиях. Глядя на нее, за компанию ревела и Акулька, причем вывела басом такие рулады, что стекла в окнах задребезжали, будто мимо дома проехала подвода, груженная камнями. Степан Петрович, растерявшись и остолбенев от согласного девичьего воя, в конце концов ударил себя единственной рукой по лысому черепу и гневно сказал:

– С туркой воевал, на прусака ходил, а с девками не справлюсь? – И вдруг закричал не своим голосом: – Молча-а-ать, кликуши эдакие! Не на паперти, поди, а в приличном доме! Здесь орать не дозволяется!

Графиня с девкой разом умолкли и уставились на старика, который принял величественную позу. Он стоял посреди комнаты, широко расставив ноги и подняв указательный палец, при этом страшно вращал глазами, которые почти выкатились из орбит, и уморительно дергал массивным носом, словно выхухоль. Елена невольно улыбнулась, а Акулька залилась истеричным смехом:

– Напугать хотел Степан Петрович, а вышла потеха! Да, прошли времена, когда унтер-офицер Котошихин сеял страх и ужас на поле брани! Много славных побед одержал он под командованием фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского, пока не был изувечен турком в рукопашном бою. Домой вернулся одноруким, зато с женой, пленной турчанкой. Зульфия, в православии нареченная Софьей, родила ему сына и дочь, но от вторых родов занемогла и вскоре скончалась. Мальчика Степан Петрович назвал Аполлоном в честь греческого бога. Был сынок и в самом деле красив, как Аполлон, смуглолиц, черноволос и глазаст – в матушку. От отца он унаследовал страсть к военным баталиям и вот уже лет семь как не был дома, изредка посылая о себе весточки с полей сражений. Дочку Котошихин опять же назвал, как богиню, Афродитой, поскольку питал страсть ко всему возвышенному и помпезному. Афродита Степановна, однако, не оправдав своего имени, лицом вышла очень дурна, к тому же переболела в детстве оспой, что не добавило ей очарования. Девушке пророчили безмужнюю жизнь, но она, на удивление всему городу, ловко заарканила богатого старика-купчишку, который вскоре после свадьбы неожиданно преставился. Так Афродита в одночасье стала владелицей капитала, дома с садом и доходного дела. Котошихин хвастался перед соседями дочерью, гордясь ее умом и удачливостью, те же меж собой обсуждали ее скаредность, нелюдимость и яростную показную набожность. Афродита не скупилась жертвовать на церковь, но нищим не подавала и даже родного отца не баловала. На праздник преподнесет ему калач, и на том, как говорится, спасибо! Степана Петровича кормила его старая галантерейная лавка, заведенная им еще тридцать лет назад, когда он вернулся домой инвалидом. В общем, они с Акулькой, служившей у него в лавке и одновременно заменявшей кухарку, не бедствовали, но и не купались в роскоши, а главное, ели свой хлеб и ни от кого не зависели.

Елена поправлялась очень медленно, тоска по дому и родным осложняла течение болезни, и доктор Занцельмахер только разводил руками. «Ей бы отвлечься, развеяться, вот мой рецепт, – говорил он и тут же прибавлял: – Да только в нашем городишке скука смертная, по случаю войны отменены все развлечения».

В один из дней, проведенных графиней по обыкновению в слезах, она вдруг решилась поведать старику о своей трагедии. Ее рассказ прерывался рыданиями, а бывший екатерининский вояка только охал да крестился. В конце Елена вскрикнула: «Не хочу больше жить, не желаю!» – и вновь уткнулась в подушку. Пригладив ее волосы единственной рукой, Котошихин произнес с досадой: «Эх, была бы ты нашего сословия! Женил бы на тебе Аполлона! Он малый славный, с сердцем, бравый офицер и красавец, хоть бы и в гвардию!» Неожиданно Елена оторвалась от подушки, вытерла слезы и смущенно призналась: «Так ведь я уже невеста…»