Послышался звук шагов, и он настороженно оглянулся.

Женщина была невысокой и крепкой на вид, блузка застегнута до шеи, плечи подбиты ватой, глаза выглядывали из-под берета, лицо измазано пеплом. «Николь Мине», – прошептала она пароль. Это было имя известного бойца Сопротивления, и художник ответил условленным отзывом – также именем бойца Сопротивления: «Симона Сегуэн».

«Вив ля Резистанс!» – сказала она и забрала у него ящик. Затем она сделала ему знак следовать за ней, но на верхней площадке они услышали шаги внизу, и она велела ему подождать и спустилась по лестнице одна.

По телу художника пробегала дрожь, хотя ночь была жаркой. Больше они никого не ждали; и услышав звуки борьбы и сдавленный вопль, он бросился вниз, перепрыгивая через две ступеньки. Внизу боец Сопротивления, тяжело дыша, сжимала в руке нож; рукава ее блузки были запачканы кровью, а под ней лежал немецкий солдат. Его форма была залита кровью, которая казалась черной в лунном свете.

Не проронив ни слова, она передала художнику нож и исчезла. Он знал правила. Если один боец Сопротивления совершал убийство, другой избавлялся от оружия. Переступив через тело, он спрятал нож в куче мусора, затем стянул с мертвого солдата ботинки. Его собственные ботинки почти совсем износились, и он забросил их в кусты и надел новые, почти по ноге и все еще теплые.

Перебравшись через каменную стену, он пошел переулками обратно. Художник понятия не имел, куда отправилась картина, но он выполнил свою работу. Ценная картина сменила обличье и теперь находится на пути в безопасное место.

Нью-Йорк, Бауэри

Наши дни

Было слишком раннее утро, чтобы вид Смита, сидящего у меня на диване, мог меня обрадовать. Он сидел, непринужденно расставив ноги, и рассказывал нам с Аликс, как он раздобыл информацию об Анике Ван Страатен.

– Пока я получил самые простые сведения: транспортные средства, страховки, места работы. Подходящими инструментами можно будет копнуть глубже.

– А у тебя есть эти инструменты? – спросил я. Как-то уж слишком уютно он устроился в моем лофте, на моем диване, потягивая кофе, приготовленный Аликс. Он был здесь настолько неуместен, что у меня все зудело от дискомфорта. Я невольно задался вопросом, как он снова оказался в моей жизни, хотя и знал ответ: я сам его пригласил.

Он сунул руку в карман брюк-карго, достал маленький блокнотик, перевернул страницу и прочитал: «Ван Страатен почти десять лет работала в ведущем аукционном доме Нидерландов под названием AAG».

– Я о нем слышала, – сказала Аликс.

– Ван Страатен, похоже, умеет работать, – произнес Смит.

– «Похоже»? – переспросил я.

– Это слова директора AAG, парня по имени Де Фриз. Это он так сказал, не я. Тебя это устраивает, Перроне? – Смит взглянул на меня поверх очков, и это был один из тех редких случаев, когда мне довелось увидеть его глаза, темные и пронзительные; казалось, они видели меня насквозь. – Де Фриз сказал, что она была неутомимым работником – когда была на месте. Очевидно, она брала слишком много отгулов, больничных, отпускных и прочих выходных без объяснения причин. Он сказал, что, если бы она не была таким отличным сотрудником, он бы ее уволил. А потом она, ни с того ни с сего, уволилась сама.

– А до этого? – спросила Аликс.

– Нашлось что-то похожее на семейный бизнес Ван Страатенов в Берлине – в сфере искусства, кстати – но, похоже, он закрылся во время или после войны. Где она еще работала, я не смог найти. До AAG ничего, а это большой промежуток времени.

– Сколько ей лет? – спросила Аликс.

– Хороший вопрос, – ответил Смит. – Ни даты, ни места рождения я не нашел.