– Ну, хаты, дачи ее я не видел, а разговор с ней имел.

– Где?

– Да вот за этим же столом.

– Она что, сюда приехала?

– Да, и скажи спасибо, что пока без московских оперов или бандитов – они бы быстро из тебя денежки вытрясли. И ей бы твой долг вернули, и свои командировочные расходы оправдали, за твой счет, конечно. А у тебя денежки, конечно, уже «тю-тю»?

– Я за две с половиной шестерку взял.

– Ну, слава Богу, что половину на дело потратил, а остальные?

– Да, так…

– Налички много осталось?

– Триста баксов.

– Да, неплохо ты погулял на халяву.

– Она что, заяву написала?

– Вот завтра насчет заявы с ней и встречаемся.

– Александр Иванович, а может как-нибудь это дело замять без заявы можно? Шестерку я продам, считай, половину верну, а остальные постепенно выплачивать буду, в Москву на стройку поеду. Я могу расписку написать.

– Ну, на работу ты может, не в Москву поедешь, а на Колыму, лес валить будешь, а денежки у тебя из твоего тюремного заработка по иску вычитать будут.

– А че так сразу на Колыму-то?

– А то, что преступление уже окончено. Дурак ты, Васька, и поступил непорядочно. Ты думаешь, она сюда в Тмутаракань приехала тебя в тюрьму сажать? Она, кстати, дура, тоже думает, что тебя по твоим мнимым делам грохнули, беспокоится. А вот узнает, что твои проблемы из пальца высосаны и тут чистое кидалово, то, наверняка, заявление завтра и родится.

– А Вы ей что про меня рассказали?

– Да я ничего не рассказывал и с тобой сначала поговорить хотел.

– Александр Иванович, что делать – то? Не сдавай меня ей, пожалуйста, я в долгу не останусь, я все деньги верну.

– Да какая мне от тебя польза?

– Чего скажешь, все сделаю, только помоги.

– А ты с «Опекой» пересекался?

– Да, подходил ко мне Жека Лимон, просил покупателя найти на тягач. Я как раз машину брал. Он мне по дешевке предлагал, говорил навариться можно, а если получится, то еще подгонит, но я отказался, сказал, что я все бабки в шестерку вложил.

– Ну вот тебе лист бумаги, пиши соглашение о негласном сотрудничестве и неразглашении сведений.

– Это типа мне стукачом быть?

– Им самым, дорогой мой.

– А с бабками московскими что?

– А это мы посмотрим, как ты работать будешь.

– Да меня ведь на ножи поставят.

– Слушай, Вася, у меня, таких как ты, с сотню будет. Ты хоть одного знаешь? Или на ножи кого поставили? Если мне человек нужен, я такую карусель закручу, что на кого угодно думать будут, что кто угодно стукач, только не мой человек. Я, милый мой, в розыске второй десяток и проколов не было. Сам понимаешь, что дело серьезное, и если я тебя раскрою, мне самому тюрьма корячиться будет. У нас с этим строго.

Пока Васька выводил трясущимися руками ничего не значащее «обязательство», Фокин обдумывал правильность своих действий, и как ему было можно угодить Марии Сергеевне и одновременно задействовать Морина с «Опекой». Конечно, возможности у Морина были невелики, но необходимо было обыграть все так, чтобы он плясал под его дудку со строгим соблюдением всех нот и готов был пойти на любую операцию. Чтобы Васька вообще никуда не дернулся, он собственноручно написал показания по московскому делу со всеми подробностями. Фокин пообещал не давать им хода до того, пока он будет неукоснительно выполнять его указания. Морин послушно кивал, и все время переводил разговор на Марию Сергеевну, все-таки изначальное нагнетание всей серьезности дела играло свою роль, и Фокин, заверяя Ваську все решить, обдумывал выход. Перед тем, как отпустить его, он подсунул бланк подписки о невыезде, который Васька трепеща подмахнул, в своем подавленном состоянии не сопоставив того, что с ним не беседовал следователь, что его никто не допрашивал, ни с чем не знакомили, но Фокин сделал все, для того, чтобы Васька и задуматься спокойно ни о чем не мог, и только смотрел ему в рот, боялся и слушал только его.